Семь ударов

Завалина Саша

Мама уже легла спать, а Маша все сидела и читала. Пыталась читать. Но перед глазами проносились все те унижения, которые с ней когда-либо случались – и не только сегодня, когда ее сумку елозили по полу и пинали. Маша не заметила, как по щекам заструились слезы. Из книги она не поняла ни строчки.

«Почему я такая? – взвыла она. – Почему не могу постоять за себя, как вон Светлова или Настя? Почему я терплю это все?!»

При воспоминании о Светловой, ее решительной походки и стального взгляда, каким она одарила Рыжкову, Маша ощутила зависть.

За завистью хлынул стыд, потому что Светлова приходила прямо сюда, и видела, в каком старом, изношенном доме она живет. Наверняка, шагая по грязным ступеням, она морщила нос и радовалась, что живет не в таком месте. Подумав об этом, Маша решила, что Светлова скорее ей не нравится, чем нравится – несмотря даже на то, что так любезно принесла тетрадь. И зачем? Пожалела ее? «Ну да, я же такая жалкая»…

Слезы капали на страницы, на которых герои дерзили, сражались и неизменно одерживали верх над своими мучителями. Даже самые слабые и безвольные в конце концов превращались в бесстрашных персонажей и делали то, что раньше было не по плечу. В глубине души Маша надеялась, что однажды станет такой, как они, победит свой характер и тех, кто ее унижал. Но как это случится, она представляла себе весьма смутно.

«Так, все хватит, – Маша попыталась вытереть слезы, но они текли и текли. – Даже наедине с собой ты слабачка! Жалкая и сопливая слабачка! Даже разозлиться нормально не можешь, ревешь, как корова!» Но тщетно. Она не разозлилась. Ей стало еще больше себя жаль. Она заплакала.

Пиликнул телефон. Маша размазала по лицу слезы и разблокировала его. Мигал значок почты. Ерунда! Опять какой-нибудь спам…

Так и есть. Ерунда какая-то. Она автоматически ткнула по непрочитанному письму и увидела какие-то странные символы, словно телефон не успел расшифровать код да так и завис. Файл, который ей прислали, тоже был помечен этими символами. И у файла был странный формат.

Обычно, когда тебе приходит файл, ты сразу можешь определить, что внутри: текст, картинка или еще что-то. Но здесь… Что такое – это wst8

Маша даже плакать прекратила из-за любопытства. Рыжкова и другие плохие ребята отошли на второй план. Она нажала на файл и тут же об этом пожалела. Экран мигнул, погас, пошел ядовито-зелеными полосками… и снова вернулся в норму. На экране белел тот самый файл с названием на неизвестном языке. Нераскрытый.

«Вот блин… – расстроилась Маша. – Сейчас еще вирус подхвачу. А ведь у мамы нет денег на новый телефон».

Она удалила письмо и заблокировала телефон. Взглянула на раскрытую книгу с пятнами слез на странице. Вздохнула. Наверное, лучше пойти спать.

Только она откинула одеяло, как в ее комнату постучались. «Наверное, мама, – со сжавшимся сердцем подумала Маша. – Услышала, как я плачу». Она открыла ей.

Но там стояла не мама. Маша в ужасе попятилась, сжимая телефон. На ум пришла дурацкая мысль: в этой жизни ей никогда не стать героем.

Она просто не успеет.

8 сентября.

Утро

– Вставай, доченька, вставай, милая…

Я что-то пробормотала и перевернулась на другой бок. Я все еще хотела спать. Как здорово спать, когда не болит голова…

– Доченька, ну же, вставай…

Мама звучит иначе, и сон начинает сходить с меня. В ее голосе столько беспокойства и чего-то еще непонятного, темного… да и когда она в последний раз называла меня «доченькой»? И когда в последний раз приходила утром, чтобы разбудить?

– Я что, опять опаздываю в школу? – пробормотала я, разлепляя глаза.

Мама в костюме, значит, уезжает на работу. Значит, мне можно еще часок поспать. Но почему она меня будит? Я сажусь на кровати и протираю глаза. Смотрю на маму. И вдруг вижу, что в ее глазах блестят слезы.

– Что? Что случилось? – спросила я, скидывая остатки сна.

– Давай, милая, вставай, причесывайся, только очень быстро, – попросила мама. Ее голос звучал так, будто она чувствовала вину.

– Что происходит? – я спустила ноги с кровати, нащупала ими тапочки.

– За тобой пришли, – сообщила мама, и я услышала в ее голосе слезы, что случалось очень, очень редко. – Давай же, милая, доченька, ты должна поторопиться!

Я ощутила, как холодные щупальца страха проникают в грудную клетку, и спросила:

– Кто за мной пришел? – голос как будто не мой.

– Полиция, милая, – выдохнула мама. – Давай же, одевайся, доченька.

Я разозлилась. Да чего она все, как попугай, повторяет эти «милая» и «доченька»?! Забыла, как меня зовут? И чего плачет и никак не объяснит, что, черт возьми, происходит?!

– Полиция хочет тебя допросить, – прошептала мама, пока я в ярости натягивала джинсы и драла волосы расческой. – На счет одного случая… Но ты ведь не совершала ничего ужасного, да, милая?

Опять она со своей «милой»! Я надела рубашку, застегнулась как попало, заправила ее в джинсы. Примерно представляю. Рыжкова! Я знаю – это Рыжкова! Наговорила вчера завучу чего попало, потом директрисе небылиц наплела… Не удивлюсь, если она специально сломала себе руку, чтобы потом обвинить в этом меня. Ладно, окей, но почему в такую рань? Полицейские разве не должны явиться в школу и оттуда меня забрать?

– А позавтракать мне не дадут? – почти с вызовом обратилась я к маме.

– Позавтракаем в кафе, после допроса, – прошептала мама.

Допроса? Меня еще допрашивать будут? Вот это Рыжкова, вот это уровень! Может, связями в полиции обзавелась?

В гостиной нашего дома сидело двое хмурых полицейских в серой форме. Перед ними стоял кофе, но они не притронулись к нему. Когда мы с мамой спустились, они поднялись, окружили нас и повели прочь из дома.

Один из полицейских сел за руль служебной машины с мигалками, второй остался в нашем дворе. Что за показуха? И почему нас везут в участок, будто я какая-то преступница? И почему один из них остался там, в незапертом доме?