Семь удивительных историй Иоахима Рыбки

Морцинек Густав

— Как она туда попала!

— Да ведь со дна колодца можно под землей пройти к морю. И его душа туда прошла… И самый красивый ненюфар, который появляется здесь в час духов, это душа Марина, моего неверного друга.

— А ребенок?

— Потом я родила ребенка, но его рыбы съели.

— Как это?

— В море кинула… В самую глубь. Это была девочка. Она стала морской девой…

Старуха замолчала. Она с трудом переводила дух.

— Я тебе сказала то, чего никому еще не говорила. Потому что нынче ночью я помру!

—

Что ты, Майка!

— Тише, сыночек! Я знаю. Завтра утром ты мне закроешь глаза. А за это я тебя вознагражу. Ты найдешь мой дар в яслях того осла, которому ты залечил рану. Ну, ступай!..

Я решил, что старуха заговаривается, потому что выпила вина.

До вечера Майка копошилась во дворе, кормила кур, потом села под шелковицей и стала перебирать четки. Вечером она пошла спать к себе в хлев, а я отправился на чердачок.

Рано утром меня разбудили громкие голоса. Я прислушался.

— Майка умерла! Майка умерла! — причитала жена Кордича.

Я сбежал вниз.

— Что случилось? — спросил я у Кордича.

— Майка наконец на тот свет отправилась!.. — сказал он ухмыляясь.

Я побежал в хлев. Майка лежала на своей постели. Глаза у нее были открыты. Я опустил ей веки и, чтобы держались, положил на них камешки. Потом я обыскал ясли Зефлика. Нашел! Маленький сверточек в грязной тряпке, твердый на ощупь. Я спрятал его под рубашку.

Я проводил Майку на кладбище.

В сверточке оказалось пятнадцать дукатов и часы. Смешные часы. Луковкой, вроде часов инженера Рацека. С ключиком на тесемке. Подарок Майки.

После похорон, ни с кем не простившись, я ушел. Рано утром. Добрался до порта в городе Раб. У мола стоял большой белый пароход. Для туристов. Я прочел надпись на носу и удивился. «Марин»…

— Куда плывете? — спросил я у матроса.

— В Венецию!

— Возьмите меня с собой!

— Деньги у тебя есть?

— Есть.

— Так стучись, брат, к капитану!..

И я поплыл на «Марине» в Венецию. Пароход шел по лазурному морю и отбрасывал в обе стороны водяные валы. Я сидел на самом носу и не глядел на пеструю, говорливую толпу туристов; я смотрел на море, слушал его ласковый шум и слышал тиканье часов.

Часы Майки до сих пор висят на цепочке в шкафу, тикают и вызывают в памяти картины минувшего.

Однако хватит уж этих странных воспоминаний!..

ГЛАВА СЕДЬМАЯ,

в которую вошла необыкновенная история об императоре, тонувшем в реке Пьяве, и о четвертых часах в шкафу

Толком не знаю, из-за чего тогда заварилась каша. Знаю одно — началось все в Сараеве, а кончилось в Пьяве. В полой воде Пьяве потерпела окончательное поражение покойница австро-венгерская империя. И если

бы не удивительно глупая река Пьяве, кто скажет, как бы сложилась дальнейшая судьба войны. Наверное, она закончилась бы раньше — императору Карлу I не пришлось бы тосковать в изгнании на острове Мадейра, а императрице Ците не надо было бы тревожиться, что добродетель мадейрских девушек находится под угрозой. Зато императору Вильгельму II, которого в просторечье звали Вилли, все равно суждено было бы рубить дрова в Дании. Так или иначе, меньше было бы вдов и сирот. И, быть может, люди меньше проклинали бы войну и обоих императоров.

Нет! Не могу себе простить, что я тогда был таким дураком! А дурил я потому, что позарился на вино приходского священника Кристофоро. Патер Кристофоро поверил моему предсказанию, будто война кончится в тот момент, когда в его здоровенной бочке с красным вином будет просвечивать дно. Вместе с последним кувшином его вина закончится последний день проклятой войны!..

Патер Кристофоро был отчаянно скуп и долго размышлял, верить мне или не верить. Но все-таки поверил, после того как я показал ему несколько магических фокусов с картами и извлек из его носа австрийский гульден.

— Ты в сговоре с дьяволом! — заорал он тогда и опасливо перекрестился.

— С дьяволом — не с дьяволом, но, во всяком случае, многое на свете повидал, даже беседовал с духами и умею предсказывать будущее! — сказал я с важным видом.

— Прочти молитву, австрийский пройдоха! — потребовал он, глядя во все глаза, правильно ли я крещусь и не переставляю ли на безбожный манер слова молитвы.

А когда я кончил, патер Кристофоро подверг меня еще одному испытанию.

— Ну-ка, скажи precipitevolissimevolmente, prestamente!

Мы-то ведь разговаривали по-итальянски. За последние несколько лет я научился болтать, как прирожденный сицилиец или вовсе даже как тосканец. Я очень легко усваивал иностранные языки. Патер Кристофоро в похвалу мне даже привел изречение: «lа lingua toscana nella bocca romana», то есть что мое тосканское наречие звучит как бы в устах римлянина. Итак, он подверг меня испытанию — по его мнению, труднейшему. Я набрал полную грудь воздуха, закрыл глаза и, не запнувшись, отбарабанил затейливое итальянское слово precipitevolissimevolmente, которое означает попросту «быстро», иначе говоря, prestamente.

Патер Кристофоро вздохнул с облегчением, но, спокойствия ради, задал еще один хитроумный вопрос:

— Когда ты в последний раз ходил к святой исповеди?

И этим поставил меня в затруднительное положение. Врать я вообще не любил, а особенно противно было врать столь почтенному лицу, хранившему в погребе здоровенную бочку отличного вина, но и правды говорить мне не хотелось. Поэтому я ответил уклончиво:

— Готов хоть сию минуту исповедаться перед вашим преподобием!

Слова мои окончательно успокоили и обезоружили патера. Он мне поверил.