Семь удивительных историй Иоахима Рыбки
Шрифт:
Она чувствовала себя лишней на этом свете, никому больше не нужной. Внук ее Кордич, его жена и двое детей — трехлетний Мирко и четырехлетняя Зофья — тоже считали, что Майка никому не нужна.
Вот она и сидела под шелковицей и ждала смерти. А смерть о ней забыла. Вокруг умирали люди, старые и молодые, а Майка все не умирала. А умереть ей хотелось. Так было до тех пор, пока я не появился у Кордича.
А у Кордича я появился совершенно случайно.
Я ждал в порту — было это в Риеке, — когда придет пассажирское суденышко, курсирующее между островом Раб и Риекой. Мне хотелось есть. Я знал, что много не подработаю, — на такой жалкой, тяжело пыхтящей посудинке ездила только далматинская беднота. Туристы и дачники плавали на суднах с
Мне всегда удавалось подхватить увесистый чемодан или даже сундук какого-нибудь заморского, лопочущего что-то на непонятном языке туриста и донести до извозчика или до гостиницы. И так как у меня были способности к языкам, я вмиг научился произносить десятка полтора необходимых слов по-английски, французски и итальянски — по-немецки я говорил бегло, — в этом было мое преимущество перед другими парнишками.
Ребята не знали, кто я такой. Я искусно ругался по-хорватски и словенски, сыпал венгерскими проклятиями, а если приходил в ярость, то чертыхался по-силезски, что внушало мальчишечьей ораве особое ко мне уважение. Кроме того, я владел важным для меня искусством — мог положить противника на обе лопатки одним ударом. Искусству этому меня обучил молодой японец, который бродил по свету с корзиной каменных и бронзовых фигурок драконов, будд, чертей и разных штучек и продавал их туристам в качестве амулетов, оберегающих от беды. Но его самого они не оберегли — в один прекрасный день явились два жандарма и увели его с собой. Они сказали, будто он шпион. Возможно! Меня это мало интересовало. Гораздо важнее было то, что я выучил несколько десятков слов по-японски, а кроме того, он оставил мне корзину со странными фигурками и еще научил меня замечательному искусству, которое пригодилось мне в жизни.
Я имею в виду искусство повергать противника одним приемом, он называл это «джиу-джитсу» и очень хвалил меня за понятливость.
Поскольку никто из многолюдной банды портовых мальчишек не владел этим искусством, они вскоре выбрали меня атаманом, и я жил неплохо. Боялся я только одного: как бы кто-нибудь из противников не пырнул меня ножом в спину. Поэтому, разговаривая с кем-либо — с одним ли парнем или с целой ватагой, — я старался опираться спиной о стену, забор или дерево.
Ребята были сорвиголовы, и я держал их в руках только благодаря джиу-джитсу.
В тот день, когда я встретил Кордича в порту Риеки, я расставил свою банду вдоль пристани так, чтобы каждый мог раздобыть пассажира. Я же, конечно, занял самое удобное место.
Подошло судно с беднотой, поднялся шум, крик, по узкому трапу все ринулись с палубы на берег, но ни один мужик и ни одна баба не позволили взять у них узел, перевязанный веревкой чемодан, тюк или мешок.
— Не надо! Не надо! — отмахивались они.
Одним из последних по трапу стал спускаться молодой далматинец с большим мешком на правом плече. В левой руке он нес тяжелый деревянный сундук, окованный жестью.
Мальчишки кинулись к нему, и мне пришлось дважды свистнуть, засунув пальцы в рот. Они отпрянули, поняв, что я его выбрал для себя. Я знаю, что они разозлились на меня, но я был голоден. Возможно, они тоже были голодны, но тогда меня это нисколько не занимало.
— Взять? — спросил я по-хорватски.
— Бери! Мешок! — сказал далматинец и закинул мне на спину мешок. Я даже согнулся под его тяжестью.
— Куда?
— Бар «Плави Ядран»! — ответил он.
Пояснений не требовалось. Я пошел вперед, а он с сундуком — следом за мной. Меня только удивляло, почему он назвал бар «Плави Ядран», пользующийся в порту дурной славой. Какого черта? Уж не контрабандой ли тут пахнет?
Бар «Плави Ядран» был обыкновенным портовым притоном. Там собирались моряки и девушки. Девушки были всякие: молодые и немолодые, красивые и безобразные, глупые и пронырливые, зарегистрированные и незарегистрированные, здоровые и с французской болезнью. А моряки?
Одним словом, это был знаменитый в приморском квартале «пуф», то есть публичный дом. Были там и другие, но те не пользовались такой популярностью, как «Плави Ядран», где собирались уличные девки и где был играющий шкаф с громким названием «оркестрион». Хозяин заводил механизм, посетитель опускал в отверстие на боковой стенке шестерку, и шкаф начинал наигрывать венские вальсики. Моряки танцевали с девушками. Иногда для разнообразия шкаф играл «Марш Радецкого» или австрийский национальный гимн «Gott erhalte, Gott beschutze unser Kaiser, unser Land» [22] . Тогда хозяин за стойкой вытягивался в струнку. А моряки и не думали вытягиваться в струнку, потому что они были англичане, датчане, шведы, французы и итальянцы. Они говорили, что им на австрийский гимн начхать!..
22
«Боже, храни, боже, защити нашего императора, нашу землю» (нем.).
Если в это время в баре толклись и австрийские моряки, то завязывалась жестокая драка. Отчаянные баталии могли вспыхнуть также из-за какой-нибудь девушки. Тогда хозяин бара выходил из-за стойки и вмешивался в драку. Он был силен и ловок, хорошо знал приемы борьбы и быстро наводил порядок — самый отчаянный забияка вылетал на улицу в синяках и с подбитым глазом. Случалось и кровопролитие.
Прибегали жандармы или полицейские, но, как правило, уже после драки. Хозяин приглашал их в «кабинет», в боковую комнатку, подзывал двух-трех девушек покрасивей и посылал к жандармам, а потом ставил им бутылку ракии или большой кувшин вина.
Вот почему я удивился, когда далматинец велел мне тащить мешок в бар «Плави Ядран». «Вот тебе и раз… — подумал я. — Видно, захотелось ему девчонок!»
Потом я решил, что он, быть может, направляется туда вовсе не ради девушек, поскольку мужчина он видный собой, сильный и красивый. Скорей всего, его влечет в притон какая-нибудь контрабандная афера. Но я-то плевал и на девушек и на контрабанду, мне зверски хотелось есть, потому я и тащил мешок.
В баре, однако, выяснилось, что мой далматинец — брат хозяина. А кроме того, выяснилось, что у него было несколько баранов, но на них напал мор, все подохли, вот он и ободрал с них шкуру, а туши порубил, запихнул в мешок и в сундук и привез с острова Раб в Риеку своему брату, чтобы его клиенты не жаловались на отсутствие баранины. Если такую баранину порезать на мелкие кусочки, посолить, поперчить и надеть на металлические вертела, а потом жарить на медленном огне, то иностранные моряки пальчики оближут, похвалив далматинский шашлык, который так приятно запивать вином, а еще приятнее — ракией.
Брат хозяина оказался щедрым и велел подать мне сытный завтрак: салями, зеленый перец, хлеб, брынзу, лук и много вина. Я ел, пока братья судили-рядили за стойкой и договаривались о баранах. Когда я кончал завтракать, вошла взлохмаченная девица в капоте.
— Старик, дай пожрать! — крикнула она пропитым голосом и тут увидела меня. — А, птенчик! Ранний голубок! — засюсюкала она и, омерзительно вихляя бедрами, направилась ко мне, подбоченилась и, дразняще изгибаясь, спросила: — Хочешь ко мне?..