Семь "Я" Семеновых
Шрифт:
Когда ее имя отобразилось на дисплее сотового телефона, Семенов словно со всего маху грохнулся с небес на землю. Что стряслось? Он не разговаривал с Дарьей уже год. Иван действительно испугался. Может, что-то случилось?
Даша поздоровалась с отцом спокойно, а не в истерике, как он ожидал, и все же Семенов спросил. Ответ дочери поразил его в самое сердце.
«Случилась, па, ты дедушкой скоро станешь!».
Дедушкой. Стать дедушкой в пятьдесят лет естественно, даже необходимо, но не после бурной ночи с женщиной,
Когда связь разъединилась, и Дарья вновь скрылась в потоке его сознания, как худющая девчушка с тонкими косичками, Иван сжал лицо руками.
Ему было просто страшно. Страшно, оттого, что жизнь идет, не смотря ни на что. Она не останавливается, не оглядывается, и поворачивает вспять. Как и время, что движется неумолимо. Именно перед двумя этими факторами Семенов чувствовал себя беспомощным и слабым. Он совершенно ничего не мог противопоставить, ему оставалось только плыть по течению.
Семенов отложил телефон, и вышел на балкон.
Город жил своей жизнью, посторонней от его проблем, словно окутанный иной силой, иными проблемами. Люди спешили куда-то, бежали машины, плыли облака, метался ветер, гоняя редкий мусор по широким улицам. Казалось, только Иван находится в покое в этом эпицентре движения. Эпицентре ЖИЗНИ.
Что если он не хотел становиться дедушкой? Он не хотел становиться примерным отцом семейства. Он все утро ловил себя на серьезной мысли. Мысли оставить Ольгу, и снова стать холостяком.
Семенов бездумно скользил взглядом по крышам домов, по машинам муравьиного размера, где-то там, внизу, по пушистым кронам деревьев, и не видел ничего.
Образ беременной Даши, на фоне соблазнительницы из поезда, преследовал его. Ольга, с которой он прожил тридцать лет, смотрела на него укоризненно, она словно знала его мысли, и испепеляла взглядом.
Семенов дрогнул. Странное отвращение, стыд, и ненависть к самому себе накрыли его с головой. Иван пожалел о своем необдуманном поступке.
Но было поздно. Он это уже сделал. Жизнь взяла свое.
Наташа крепко обняла Кирилла. Тот смотрел в потолок пустым взглядом.
Женщине стало не по себе. Она весь вечер отгоняла это странное ощущение отчуждения, что скользило в его взгляде. Отчуждения и холода. Кирилл казался совсем чужим.
Сейчас, после секса, скучного секса, от которого он, кажется не получил никакого удовольствия, Кирилл закурил. Наташа никогда не видела, что бы он курил.
Красный огонек в темноте, словно вершина айсберга, возвышался над его лицом, едва освещая родной профиль. Наташа наблюдала за ним, уютно устроившись на мужском плече.
Его прохладная рука, едва придерживала ее за плечи. Наумов обнимал ее, но был далеко. Он был чужим.
Наташа коснулась рукой его подбородка, в надежде, что он посмотрит
— Кирилл?
Наумов вытащил сигарету изо рта, выпустил клуб беловатого дыма, и посмотрел на Наташу, как ей показалось. Подушка под ним тихо зашуршала.
— Что ни будь, случилось? — спросила Семенова, ощупывая его чисто выбритый подбородок в темноте.
— Нет, — ответил он, так, словно и не он вовсе.
— Ты стал какой-то другой…
Кирилл тяжело вздохнул, и отвернулся, вернув сигарету на прежнее место.
— Ты не говорила, что преподавать адский труд, — помолчав, сказал он.
Наташа засмеялась в темноте.
— Помни о том, что они просто дети…
— Милая, эти дети попадаются повыше меня, и «потоваристей» тебя. Это не для меня. Я художник, а не педагог.
Наташа снова хихикнула. Кирилл почти раздраженно затушил сигарету.
— Фу, где ты набрался этих жаргонных словечек? — продолжая улыбаться, спросила она.
Кирилл освободил руку, которой обнимал ее и поднялся с узкой кровати в комнате, в которой жил по приезду в ВУЗ. Комната была совмещена с его студией.
Для студии Наумов обустроил большую комнату, для своей спальни узкое помещение, едва ли больше, чем у Раскольникова.
— Ты куда?
Кирилл ступил на холодный пол, и пошел прочь из своей спальни.
— Я в туалет, — сдержанно сообщил он, и двинулся через свою студию, в отхожую комнату, в чем мать родила.
Наташа проводила его взглядом. Беспокойство, поселившееся в ней с первой минуты их разговора здесь, не давало ей покоя. Кирилл сильно изменился. Казался нервным, нетерпимым, раздражительным.
На улице, с глухим шелестом ветер трепанул деревья.
Фонарь, голубой свет которого падал через окно, в студию Наумова, исказил листву деревьев, превратив их в жутких, двигающихся, криворуких чудовищ.
Наташа, подтянув повыше одеяло, проследила за скольжением темных теней от щупальцев-ветвей, и ее взгляд зацепился за недописанное полотно, накрытое белой, заляпанной краской простыней.
Там была изображена ОНА. Лесная фея, в образе ее младшей сестры.
Что имел в виду Кирилл, произнося это странное слово «потоваристей»? Намекал на огромное количество соблазнов? Неужели он переспал со студенткой?
Наташа испуганно сжалась.
В этот момент послышались хлопающие шаги босых ног по паркетному полу студии. Кирилл возвращался. Он минул картину, даже не гляну на неё, вошел в спальню, закрыл дверь. Голубой свет фонаря больше не освещал Наумова, и Наташа потеряла любимого в темноте.
— Кирилл?
Мужчина тяжело опустился в постель.
— Да, милая.
— Если ты бросишь меня, я не переживу.
Он молчал.
Наташа прижалась к любимому всем телом.
— Почему ты молчишь? Я люблю тебя.