Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Шрифт:
Ну, взял батя с собой, а что толку? Тоже на подхвате. «Потерпи, Тоша, повзрослей на один поход, сынок». Повзрослеешь тут!.. Через зону трещин, заструги шли — близко к рычагам Валера не подпустил: рано, мол, присматривайся, дело серьёзное. Как на обсуждении вставишь слово — цыц, мальчишка, взрослые люди говорят. «Маленькая собачка до старости щенок» — это о нём Сомов сказал. Не выдержал тогда, ответил: «Щенок — он всегда собакой станет, а мерину конём не бывать!» Не простил обиды Сомов… Вот тебе и попал в поход — чуть ли не пассажиром… Лёнька и вполовину так тягач не знает, а почёт и уважение — батю от смерти спас! У Сомова не поймёшь, в чём
Тошка вспомнил вдруг рассказ старшего брата, как тот попал на фронт весной сорок пятого и, сопливый мальчишка, переживал, что война вскоре закончилась, а он подвига не успел совершить, вспомнил потому, что поймал себя на такой же детской мысли: обидно, поход на последнюю четверть переваливает, а он, Тошка, так ничем себя и не проявил.
Тяжело вздохнул: все думают, что нет на свете человека веселее и счастливее Жмуркина, а он просто неудачник. Ростом маленький, характером несолидный, любовью обойдённый. Никто не посмотрит на него такими глазами, как смотрят на батю, никто не скажет — выручи, Антон Иваныч, сходи ещё в один поход, на тебя вся надежда. Будет Тошка, не будет Тошки — один чёрт. Никому он не нужен…
С этими горькими мыслями и тянулся за идущим впереди тягачом Валеры неудачник Тошка, глупый пацан, которого походники, как подарок судьбы, приняли, младший братишка, от одной улыбки которого оттаивали озябшие души, беззаветный трудяга, готовый полезть хоть в двигатель, хоть к чёрту на рога — свой в доску, рубаха-парень, надёжнейший из надёжных.
Кое в чём, конечно, ты сам виноват, но виноваты перед тобой и батя, и Валера, и другие старшие товарищи. Кто-то из них мог бы, должен был бы не только байкам твоим посмеяться, но и на разговор вызвать, понять, чем ты дышишь, и, разобравшись, сказать: «Ну какой тебе ещё нужен подвиг, если ты целый месяц идёшь в семьдесят градусов мороза по куполу, мёрзнешь, как не мёрзла ни одна собака, вкалываешь не за страх, а за совесть и всё-таки жив и пока здоров? Если об ордене размечтался, то зря: батя и тот ни одного в Антарктиде не получил. Зато все полярники будут знать, что за человек Антон Жмуркин. Мало тебе, что ли? Если мало, значит, верно, что ветерок в твоей башке гуляет и надо тебе повзрослеть ещё на один поход. Хотя и в этом ты ещё хлебнёшь — до Мирного восемьсот километров, лихие будут эти километры, поверь битому волчаре, Тошка…»
«Харьковчанка» остановилась, притормозили и следовавшие за ней машины. Тошка взглянул на часы — батюшки, обед! За раздумьями и как-никак самостоятельной работой забыл, что позавтракал плохо, и сейчас вдруг почувствовал такой голод, что съел бы, кажется, зажаренный коленчатый вал. Даже подшлемник не натянул — бегом по морозу на камбуз.
— Рано, — буркнул суетившийся у плиты Петя, — поди поработай, нагуляй аппетит… робот!
— Бойся собаку сытую, а человека голодного! — прорычал Тошка. — Дай хоть бутербродик умирающему!
Сердобольный Петя уступил, и Тошка, жадно прожевав кусок копчёной колбасы, сразу повеселел. Будто и не чувствовал себя разбитым, будто не думал о горькой своей судьбе.
Девичьи слёзы, юношеские печали…
Цистерна
Не верили, не ждали от этой цистерны ничего хорошего, а всё-таки тлел уголёк надежды: чем чёрт не
Ладно, хоть и на киселе, а дошли ведь сюда — до станции Восток-1, половина пути позади. То есть станции никакой здесь нет, символ один, но греет сам факт: не безликая точка в снежной пустыне, а географическое название, отмеченное на любой антарктической карте. Радиограммы домой отправили, и родные точно будут знать, где сутки назад находились их полярные бродяги. Удалось и кое-чем разжиться: на брошенных в незапамятные времена полузасыпанных снегом санях валялось несколько разбитых ящиков и с десяток досок. Пригодятся в хозяйстве, пойдут в огонь — соляр и масло разогревать.
Больше на станции делать было нечего, осталось лишь цистерну подцепить к Лёнькиному тягачу, следом за хозсанями. Дело минутное: примотали стальное водило к саням, разошлись по машинам и двинулись вперёд — уже не по колее, а развёрнутым строем — снег в этом районе Центральной Антарктиды спрессован крепко, и необходимость в колее отпала.
Проехали метров сто — нет в строю Савостикова! Высунулся Игнат из «Харьковчанки», присмотрелся — не двигается Лёнька. Может, цистерна отцепилась? Выругался Игнат и разворотом на сто восемьдесят градусов дал поезду команду возвращаться.
Вернулись и увидели такую странную картину: ревёт Лёнькин тягач, содрогается весь от напряжения — и ни с места, лишь гусеницы прокручиваются. Что за чертовщина, тягач-то в порядке, пустяк для него двадцать пять тонн груза. Взял Игнат Лёньку на буксир, одновременно рванули — та же история!
Стоп, разобраться надо, опасное это дело — вхолостую гусеницы крутить. Осмотрели сани, на которых лежала цистерна, потом взяли топоры и лопаты, начали вскрывать спрессованный чуть ли не до льда снег, докопались до полоза и обнаружили, что его стальная поверхность покрыта снизу каменно-твёрдыми буграми. Не сразу сообразили, что к чему, а поняли — руки у людей опустились.
Когда около двух месяцев назад пришли из Мирного на Восток-1, у Сомова, который тащил тогда эту проклятую цистерну, лопнул маслопровод. По инерции тягач прошёл ещё несколько метров и остановился, но те самые метры и оказались роковыми. Сани наехали на горячее масло, оно прикипело к полозьям и поставило цистерну на мёртвый якорь. Впрягись в неё пять тягачей, и то не сорвали бы с места, а если бы даже и сорвали, то без скольжения тащить за собой такой груз всё равно невозможно.
Не хотел Алексей выпускать Гаврилова из тепла, а пришлось — под честное слово, что разговаривать на морозе не будет. Два подшлемника батя надел, пуховый вкладыш из спального мешка на плечи накинул и вышел — решать, что делать. Знаком остановил Лёньку и Тошку, которые, подкопавшись, пытались зубилами сколоть масляные комки, осмотрел полоз, подумал и жестом указал на «Харьковчанку» — пошли, мол, проводить совет.
— Без этой цистерны до Пионерской не дойдём, — улёгшись опять в мешок, сказал Гаврилов. — Кто что думает?
— Перечерпать из неё соляр в одну из наших, — с ходу предложил Игнат. И тут же замотал головой:
— На двое суток делов…
— Отпадает, — сказал Гаврилов.
— А почему бы всё-таки не сколоть масло зубилами? — осмелился Тошка.
— Попробуем!
— Бессмысленная трата сил, — возразил Давид. — Может, сколоть кое-что и удастся, но скольжения всё равно не будет.