Семьдесят два градуса ниже нуля. В ловушке. Трудно отпускает Антарктида
Шрифт:
— Давай, что ли, — хрипло сказал Филатов.
Дугин посмотрел на Семенова и вдавил большой палец в кнопку.
— Да запускай же! — прикрикнул Семенов.
Дугин опустил и снова нажал на кнопку, потом еще и еще.
Стартер не работал.
Стоковый ветер с купола свирепствовал третьи сутки. В дома, которые еще со времен Первой экспедиции занесло многометровой толщей снега, свист пурги не доходил, там было тихо и спокойно, лишь неизбежные, три-четыре раза в день вылазки в кают-компанию заставляли обитателей Мирного проклинать опостылевший стоковый ветер. Впрочем, двадцать пять метров в Мирном — это еще не пурга: далеко ходить никому не нужно (разве что за мясом на холодный склад, что на седьмом километре, там есть
Хуже всех в непогоду летчикам. Они вообще по натуре народ деятельный и нетерпеливый, на земле работа для них не работа, по-настоящему полноценность свою они ощущают лишь в воздухе и потому острее, чем люди других профессий, переживают унизительную зависимость от погоды. Особенно полярные летчики, для которых нормальные метеорологические условия — редкое и счастливое исключение. Жесткие наставления и инструкции связывают полярных летчиков по рукам и по ногам настолько, что, если захочешь летать по правилам, будешь почти всегда сидеть на земле. Нигде так природа не сопротивляется авиации, как в высоких широтах. Можно взлететь — на трассе непогода; видимость «миллион на миллион» — в месте назначения низовая пурга; погода лучше не придумаешь — не проходят короткие радиоволны, и нарушается работа компасов, а на ориентиры в полярной пустыне не очень-то надейся; все и везде идеально — так самолет обледенел… Хочешь летать в высоких широтах — готовься к тому, что каждый день будешь рисковать, нарушать инструкции. А не нравится такая перспектива — летай над Большой землей. Тоже будут любимые летчиками острые ощущения, но в пределах установленных правил…
Не узнав на радиостанции ничего нового, Белов, держась к ветру спиной, пошел на Комсомольскую сопку и по железной лесенке забрался на смотровую площадку, образованную верхом огромной цистерны.
Мирный замело по самые тамбуры; когда стихали порывы ветра, можно было увидеть лишь силуэты нескольких домиков, защищенных от пурги складками местности. Снежным одеялом покрылись скалы островов, оторвало от берега и унесло в море припайный лед, сторожевыми башнями возвышались айсберги, давным-давно севшие на мель и ставшие неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Через месяц-полтора, подумал Белов, многое переменится: могучий лед снова скует море Дейвиса, на свежий припай придут тысячи императорских пингвинов, и понемногу наступят сумерки, переходящие в долгую полярную ночь.
Припай! Был бы он сейчас, многокилометровый железобетонный припай, — никаких проблем, поднялся бы с него в два счета. Ледяной барьер — естественная и лучшая защита от стокового ветра, разогнался бы вдоль берега…
Белов знал одно: раз Семенов молчит — ему плохо. Рация здесь ни при чем; если даже вышла из строя — на Востоке есть запасной передатчик. А вот если что с дизелями — дело швах, без тепла долго не продержаться…
Остро ощутив свою беспомощность, Белов неожиданно вспомнил, как безусым мальчишкой, только что закончившим летную школу, напросился выручать друга. Было это в сорок третьем, возле Геленджика. Петьку Кольцова подбили в воздушном бою, и ребята видели, как он выбросился с парашютом на ничейную землю — Белов полетел к нему на «ПО-2», и вдруг — «мессер». Немец обрадовался — уж очень добыча легкая, беззащитный «кукурузник», деваться ему некуда — и рукой провел по горлу: сейчас, мол, будет тебе «чик-чик». Было очень обидно погибать без всякой драки; Белов вытащил пистолет и для очистки совести пульнул по веселому немцу. Попал! Одним-единственным
— Белов тогда на ледовую разведку летал, а Мишка у него бортмехаником. Самолет на корабле, выход в море все откладывается, и Мишка отправился на берег культурно отдохнуть. Малость перебрал, в каюту идти побоялся и лег спать в шлюпке. Проснулся — на одной ноге есть ботинок, а на другой нет, потерял по дороге. Разозлился, выкинул его в море, надел резиновые сапоги и пошел покупать новую обувку. Только ступил на берег — видит, торчит из грязи потерянный ботинок. Вытащил его, обложил задушевными словами и швырнул в набежавшую волну. Возвращается на корабль с обновой, а один матрос говорит: «Миш, не твой ботинок? В море плавал, выловили». Мишка сердечно поблагодарил, взял ботинок и с такой силой запустил его в море, что чуть сам за ним не вылетел… Старик идет, братва!
Стряхивая с себя снег, в комнату вошел Белов. Хмуро обвел взглядом лежащих на койках товарищей.
— Дым коромыслом, посуда не вымыта… Кто дежурный?
— Желудев! — выкрикнул кто-то под общий смех.
Белов жестом успокоил возмущенного штурмана, усмехнулся и сел за стол. Шутка имела старое происхождение. Несколько лет назад Желудев, яростный борец за чистоту и самый аккуратный человек в отряде, попал в нелепое положение. В Амдерме бушевала пурга, и летчики изнывали от скуки в гостинице. В переполненном номере было накурено, на полу валялись окурки, постели разбросаны. И тут в гости к экипажам заявился сам начальник полярной авиации. Вошел, округлил глаза.
— Грязь! Вертеп! Кто окурки набросал?
— Желудев, товарищ генерал!
— Безобразие! Чья постель перерыта?
— Желудева, товарищ генерал!
— Где Желудев?
— Я, товарищ генерал! Только это все…
— Молчать! Всем покинуть помещение, Желудеву — произвести уборку и выдраить пол! Через час лично проверю.
И взбешенный Желудев остался выполнять приказ: нрав у начальника был крутой.
Белов забарабанил пальцами по столу, и все притихли.
— Леша, — обратился он к радисту, — когда последний раз звонил в радиорубку?
— Только что.
— Ничего?
— Молчат.
Снова барабанная дробь по столу.
— Так… Анекдоты будем рассказывать или мозгами пошевелим? Дима, план аэропорта на стол.
Летчики переглянулись: начальник явно что-то задумал.
— А как думаешь вырулить на полосу? — недоверчиво спросил Крутилин.
— Двумя тракторами, — кивнул Белов. — Спереди и сзади, как на растяжках. Первый разворачивается, второй подстраховывает. Тросы подцепим на шасси. Становимся против ветра, запускаем двигатели и освобождаемся сначала от заднего трактора, потом от переднего. При таком ветре для разбега достаточно метров четыреста, ну, пятьсот… Чего молчишь, Ваня?
— Что-то «ура» кричать не хочется, — пробормотал Крутилин, почесывая в затылке. — Был бы ветер метров пятнадцать…
— Тогда бы и разговора этого не было, — усмехнулся Белов. — А ты, Дима?
— Ты полетишь, Кузьмич, и я полечу, — ответил Желудев. — Но, скажу тебе, шансов — кот наплакал…
— Ребята на Востоке загибаются, а ты — шансы… Когда связывался с «богом погоды»?
— С полчаса. Двадцать шесть метров, Кузьмич… Может, на полосу и вырулим, а что толку? И самолет и себя поломаем.
— Ну, пусть не пятнадцать метров, — подал голос Крутилин. — Хотя бы двадцати дождемся, Коля.
Белов встал, подошел к телефону, набрал номер.
— Ты, Петрович? Белов… Когда дашь погоду?.. Не знаешь, сукин ты сын? А знаешь, что Серега третьи сутки на связь не выходит? Не бог ты, а трепло!
Бешено швырнул трубку на рычаги.
— Докладывать погоду каждые полчаса. Всем ясно?
Проверили, для страховки еще раз зачистили контакты и клеммы.