Семьдесят минуло: дневники. 1965-1970
Шрифт:
Последняя претензия на хорошие манеры — белье; эти пристанища ощетинились бамбуковыми жердями, на которых развеваются на ветру дырявые тряпки.
МАНИЛА, 28 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Погода прояснилась. Небо, правда, еще было облачным, однако солнце грело, и земля высохла. Я еще раз поехал на солдатское кладбище. Кроме двух американских дам, навещавших там какого-то павшего, я был один на огромном месте захоронений. Возле единственного из его крестов, креста на могиле пилота, лежали цветы; видимо, у него сегодня был день рождения.
Я еще раз осмотрел монумент и срисовал его. В наши времена, когда демифологизация почитается заслугой, довольно редко встречается произведение, создатель которого еще знаком с мифическим миром.
Затем я долго пробыл в зале, в котором мозаичные панно изображают операции от нападения японцев на Пирл-Харбор до огненных налетов на Хиросиму и Нагасаки. Космос, как на одном из знаменитых щитов античности, уменьшен до ювелирной работы; грандиозные
Здесь я смог исправить ошибку, которую разделяю со многими европейцами, рассматривающими Тихий океан в качестве побочного театра военных действий. Это определенно не соответствует действительности ни пространственно, ни в отношении материальных издержек и человеческого напряжения. Об этом свидетельствовали могилы как с именами, так и безымянные.
Масштаб разумного планирования продвижений на огромных морских площадях и в пределах архипелагов тоже трудно переоценить. «Клещи» должны устанавливаться на воде, под и над водой; морские и воздушные сражения подготавливают высадки десанта. Береговая полоса, утесы, тропические заросли обороняются врагом, который сражается до конца. Разведка затруднена и часто приходится ограничиваться догадками.
Риск и ответственность, ввиду возможности тотальных потерь крупных боевых единиц, чрезмерны. По сравнению с этим даже высадка в Нормандии кажется маневром местного значения. Обо всем этом здесь на маленькой площади, на искусной модели, можно было скорее догадываться. Следовало бы в Вильфлингене заняться этой темой, особенно биографией Макартура.
Обход всей территории, вдоль ограды. Он продолжался три часа; я, впрочем, шел, не торопясь, и часто останавливался. Время от времени мне встречался садовник, который содержал в порядке газон на открытых площадях.
На периферии кладбище использовалось как ботанический сад; тропические растения, в том числе гигантские аронниковые [117] , поднимали настроение. Душа отдыхала среди деревьев и цветочных кустов; разные сорта, несмотря на их изобилие, росли отдельно, не терялись, как в девственных лесах. Впервые в жизни я увидел бабочку ornithoptera [118] , птицекрыл, с бархатно-черными передними крыльями, на фоне которых выделялись элегантно скроенные, золотисто-желтые задние крылышки. Существо медленно, величественно, как птица-душа, порхая проплыло мимо в этом царстве мертвых.
117
Аронниковые (Araceae) или Ароидные, семейство однодольных растений, распространенных главным образом в тропических и субтропических областях обоих полушарий.
118
Птицекрыл или орнитоптера (Ornithoptera) — род самых крупных в мире дневных бабочек, относится к семейству парусников (Papilionidae).
Вечером еще заглянули в торговые кварталы. Я приобрел вырезанного из железного дерева водяного буйвола; он был представлен в типичной позе с запрокинутой головой. Филиппинцы искусны в таких работах; из больших жемчужных раковин они мастерски вырезают тарелки, ножи, вилки и другую утварь. Я видел магазинчики, где на витринах были выставлены только раковины и домики улиток, и дивился, как когда-то ребенком, что такие сокровища можно купить за деньги.
ГОНКОНГ, 31 ИЮЛЯ 1965 ГОДА
Справиться с каким-нибудь городом гораздо проще, чем прийти к согласию с самим собой; от этого зависят суждения.
Вчера я ступил на землю Гонконга уже в дурном расположении духа, в предчувствии, что попал в один из больших смесительных чанов, где даже прекрасные или известные из литературы вещи представляются глазу в упадочном виде.
Как часто бывает в настроении дисгармонии, все начинается с отталкивающего, даже ужасного зрелища. Человек, который хотел пересечь широкую набережную, не обращая внимания на сигналы, был сбит мчавшимся на огромной скорости автомобилем. Я услышал удар, увидел, как мужчина, крутясь, подлетел в воздух и грохнулся на тротуар. Самого худшего, похоже, удалось избежать, поскольку через несколько секунд он приподнялся на обеих руках. Потом его обступила группа людей и заслонила от взгляда. Наверно, китаец из сельской глубинки, который подал другим предостерегающий пример.
Это омрачило все мое восприятие города, как покрытое сажей стекло скрадывает свет солнца. В таких случаях только время дает возможность разобраться в себе, пересмотреть внутренние установки. В каких конфигурациях я позволяю протекать в себе времени и пространству? Что воздействует благоприятно, что неприятно? Без сомнения, я особенно чувствителен к бетону. И потому меня, как и во время пребывания в Нью-Йорке, охватила сильная депрессия, поскольку у нее были пространственные причины. Гадко было, помнится, в Ворошиловске, где я жил в здании ГПУ [119] . Война, разумеется, смягчает это впечатление; первоначальный смысл отходит на задний план. Но тогда, правда, докапываешься до стихийного, и становится труднее найти ответ — например, из-за того, что войну считаешь игрой, как было принято во времена Гомера
119
В «Кавказских заметках» автор пишет 24 ноября 1942: «Уже после наступления темноты прибытие в Ворошиловск. Я живу в служебном здании ГПУ, исполинском по своим размерам, как и все, что так или иначе относится к ведомству полиции и тюрем; в нем мне была отведена комнатка со столом, стулом, кроватью и, самое главное, с уцелевшим оконным стеклом. Кроме того, для бритья я обнаружил здесь еще и осколок зеркала. После горького опыта последних дней я осознал всю присущую этим вещам ценность».
120
Ради престижа, ради почета; за заслуги (лат.).
Ну ладно, когда знаешь свою местность, а на это требуется время, можно приспособиться. Я живу в Верхней Швабии, где земля и люди еще более-менее в порядке, и неплохо чувствовал себя на Сардинии, где еще знали, каким должен быть мужчина… во всяком случае, до того, как Ага Хан [121] опустошил тамошнее побережье. В путешествиях меня естественно тянет к природе и исторической местности, если та еще сохранила неприкосновенность. Из городов мне наиболее приятен Париж; в этом отношении я соглашусь с Генри Миллером, который считал, что Париж и ужасные города Среднего Запада отличаются друг от друга, как небо и преисподняя.
121
Принц Карим Ага Хан IV (р. 1936), духовный лидер, имам мусульманской шиитской общины исмаилитов (с 1957). Он является создателем и спонсором многочисленных благотворительных проектов, осуществляемых во многих странах, в том числе в государствах постсоветской Центральной Азии. Под его руководством действует организация Aga Khan Development Network, в рамках которой функционирует ряд социально-экономических, образовательных и культурных учреждений.
Можно оправдать себя внутри времени и вопреки ему. Это — право одиночки, который не позволяет кормить себя обещаниями. Загвоздка в том, что моя оценка ситуации этому противоречит. Привязанность живет на островах, понимание — на континенте. Ты волей-неволей вынужден пуститься в дорогу, которая проясняется все более отчетливо. Человек не правит машиной, а прокручивается через нее, как через мясорубку.
Однако вернемся к бетону. Вторая мировая война началась для меня в бетонированных укреплениях [122] . Напротив, земляные и деревянные постройки Первой мировой были еще родными и к тому же надежнее. Теперь, я это предвидел, возможности ускользнуть больше не было; победа тоже стала абсурдной. Смерть была гарантирована; и она была бы отвратительной. С отвратительным еще можно было бы смириться, когда б оно не грозило уничтожением. Мир — символ рациональной жизни и трансцендирующего ее пути. Последний должен находить выражение в Дао строений и ландшафтов.
122
В «Садах и дорогах», среди прочего, Э. Юнгер пишет следующее (11 ноября 1939 г.): «В Штайнбахе — как раз время обеда; затем я отправляюсь дальше, к Западному валу, чтобы принять свой участок. Смеркается и начинается дождь — прежде, чем я нахожу бункер, в летнем павильоне которого меня встречает капитан Цинк. На столе, по которому барабанят капли дождя, он передает в мое ведение систему бастионов, чья огневая мощь может сдержать наступление целой дивизии.
После полуночи, промокнув до нитки, прибывает отряд. Отделения разводятся командирами по своим укреплениям. Я, вместе с группой управления роты, направляюсь в наш бункер, вмещающий двадцать нар, и пытаюсь, поскольку лежу совсем не на пуховой перине, здесь уснуть. Мне нужно осмотреться в новой обстановке. Она холоднее, неуютнее, чем аналогичные пункты в Мировую войну уже потому, что в ту пору ты обитал в дереве и земле, тогда как сейчас их место заступили бетон и железо. Архитектура тяжелая и приземистая, точно рассчитанная на черепах, кроме того, стальные стопудовые двери, защелкивающиеся герметически, рождают чувство, будто ты втиснут в несгораемый шкаф. Стиль мрачный, подземельный, эдакое проникновение кузнечной стихии Вулкана и грубой первобытности циклопов. Сразу у входа стоит горшок с известковой жидкостью, вероятно, против ожогов от действия боевых отравляющих веществ. Воздух, теплый и маслянистый, влажно осаждается на стенах; он пахнет резиной, пламенем каменного угля и железной ржавчиной. Поскольку он быстро портится, каждый сменяющийся часовой еще четверть часа должен крутить рукоятку огромного вытяжного вентилятора, который через фильтры нагнетает свежий воздух».