Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
Шрифт:
Рассказ деда Корнея рассмешил всех женщин. Смеялась и Чикильдина. Корней же важно поглаживал бороденку и смотрел на всех гордо, как бы говоря: «Вот я какой хитрый. Со мной по женской части шутки плохие…»
Мимо окна глухо застучали колеса. Кто-то ударил кнутовищем о калитку, послышался женский голос: «Эй, хозяева! Пустите переночевать!» На зов вышла хозяйка. У ворот возвышался нагруженный мешками воз. Быки дышали тяжело, порывисто — видно, дальняя была у них дорога. На возу сидела женщина, повязанная башлыком. Возница с кнутом приоткрыла калитку, сказала, что она и ее подруга
— Тетушка, ты нас не пужайся, — сказала женщина, сидевшая на возу. Мы ваши соседи, из Садовых хуторов. Меня зовут Настенька Давыдова. Пустите, не оставьте на улице.
Хозяйка молча отворила ворота, и воз со скрипом и писком вкатился во двор. Возница распрягла быков, положила им на ярмо сена. Настенька, рассказывая хозяйке, какая грязная, разбитая дорога лежит от Белой Мечети, вошла в хату. Поздоровалась и держалась так непринужденно, точно все здесь ей были знакомы и давно ее поджидали. Развязала на голове башлык, бросила его на лавку, подошла к зеркальцу и, поправляя растрепанную косу, сказала:
— Ой, бабоньки, да вас тут взаправду полная хата! Наш брат, баба, повсюду. В Белой Мечети, верите, на всех главных постах казачки. Председатель стансовета — бедовая вдовушка, секретарем у нее — девушка из десятилетки. Председатели колхозов тоже в юбках. На иную посмотришь — простая хлеборобка, детей рожать умеет и пишет закорючками, а дело ведет исправно.
— А сами вы издалека? — спросила Чикильдина.
— Садовские. Быки совсем из сил выбились. Груз большой, а дорога — это же ужас!
— Какие у вас дела? — Чикильдина узнала Настеньку.
— Известно, дела весенние, только не любовные, — смеясь ответила Настенька. — Агитировали за семфонд.
— Случаем, не Крошечкина вас сюда послала? — спросила Таисия, не отрываясь от книги.
— А разве Крошечкину вы знаете?
— Как же не знать, сестра моя, — ответила Чикильдина.
— Ольга Алексеевна — это ты? — Настенька всплеснула руками. — Не узнала! Вот чудо! Плохо светит ваша лампа — у всех лица черные. Почему же не приезжаешь в Садовый? Старики соскучились. Недавно ваш братец Кондрат Алексеевич прислал с фронта отцу коня с седлом. Дедушка Чикильдин аж помолодел! Назвал его «Венгером» — конек тот из венгерской кавалерии. Сядет дед верхом, проедет по хутору, детвора за ним гонится, а он подъедет к старикам и скажет: «А посмотрите, казаки, какого сын-генерал скакуна прислал!» А конек так себе — трофей.
— Брат мне писал, — задумчиво проговорила Чикильдина. — Ну как, Настенька, добыли семян?
— Хвалить себя не буду, а скажу: воз нагрузили сполна.
— Ну, нам с Васютой пора на заседание, — сказала Чикильдина. — Кто пойдет с нами, бабы?
Секлетия и Фекла отказались от ужина и начали повязывать платки. Настенька упросила и ее взять с собой. Женщины поочередно подходили к зеркальцу, заглядывали в него, поправляя волосы, складки платков. Одна Секлетия не подошла. Она накинула на плечи бурку и первая оставила хату. Чикильдина подсела к Таисии, спросила:
— Что будешь дальше
— А тебе что за печаль? — буркнула Таисия, глядя в книгу.
— Ну все же? Нельзя так…
— Ты меня не учи, я не Крошечкина. — Таисия подняла злые, полные слез глаза. — Иди, тебя там ждут.
— Нехорошо так. Дело бы себе искала.
Таисия не ответила. Сунула под подушку книгу и отвернулась. Чикильдина немного постояла, покачала головой и ушла.
На дворе моросил дождь. Ночь стояла тихая и темная. Шатром чернел воз. Тяжело вздыхая, возле ярма лежали быки. Чикильдина подошла к возу, сунула руку под брезент, где хранились набитые зерном мешки, и вышла за ворота.
V
Еще в мирное время Осадчий не только не любил собрания или заседания, а даже боялся их. Он был глубоко убежден, что ничего хорошего в них нет. Выступают ораторы, критикуют так, что потом тебя пронимает, а иной раз подымется такая перепалка, что не знаешь, куда деваться. И кому больше всего достается? Осадчему. Если бы не Чикильдина, сам бы он и не подумал созывать депутатов да еще и давать им отчет. Поэтому он невольно подумал о Соломнихе: хоть бы эта не в меру говорливая и острая на язык женщина не пришла. Без нее было бы спокойнее. По словам Осадчего, Соломниха «никому не давала жизни». Не без радости он вспомнил, что Соломниха еще с утра ушли к дочери в соседний хутор и, кажется, в станицу не возвращалась.
Помогая мальчугану-посыльному седлать коня, Осадчий наказывал:
— Егорка, ты говори так: вызывает Чикильдина Ольга Алексеевна по важному делу. К Соломнихе не заезжай, ее все одно дома нету. Да не очень шуми, а то на твой крик вся станица соберется.
В сумерках Егорка проскакал по улицам и всполошил всю станицу. Узнав о приезде Чикильдиной, станичники наскоро ужинали, женщины укладывали детей и шли в Совет. Кабинет Осадчего и смежная комната были заполнены народом. На передних скамейках перед столом Осадчего разместились депутаты, среди них Соломниха в оборчатой юбке и просторном мужнином пиджаке. «Явилась-таки», — подумал Осадчий.
— Посмотри, Ольга Алексеевна, — сказал он с наигранной веселостью, — сколько активистов. Не только у Крошечкиной есть актив. У меня тоже. Одна Соломниха десятерых стоит! — Косо посмотрел на Настеньку Давыдову. — А это ж чья такая бабочка в башлыке?
— Из Садового, — вполголоса ответила Чикильдина. — Крошечкина в гости к тебе прислала.
— Да ну? — удивился Осадчий. — Вот прицепилась ко мне эта Крошечкина. Репей-баба! — Встал, позвонил карандашом о графин. — Товарищи, начнем! Доложу вам о подготовке к севу.
— Пора сеять, а не докладывать, — сказала Соломниха.
— Помолчи, Соломниха, дай Тихону Ильичу высказаться.
Осадчий говорил мало и сбивчиво. «Весна пришла? Пришла. Семена есть? Нету семенов. Где их взять? Не знаю, потому в станице их нету. Район помогает? Нет, район не помогает. На сегодняшний день…» Широкой простынкой перед ним лежала сводка. Наклоняясь над столом, он с полчаса вычитывал из нее нерадостные цифры. В заключение, боязливо поглядывая на Настеньку Давыдову, ругал Крошечкину.