Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
Шрифт:
— Какой я есть бригадир — будет видно на работе. — Митька обнял сидевшую рядом с ним девушку. — Правильно я говорю, Варюша?
— Отчепись, идол!
Варенька покраснела, соскочила на землю и пересела на ту бричку, где спал Грицько. Худощавый паренек помог ей сесть.
— Это не Митька, а черт! — сказала Варенька незлобно. — И война его ничему не научила. Какой был бабник, такой и остался. Степа, — обратилась она к пареньку, — давай споем.
— А Митька на меня не обидится?
— Да ну его к лешему. Давай эту: «Распрягайте, хлопцы, кони…»
Она тихонько запела.
— Чего ты тут гудишь? — сердито сказала Глаша. — Иди к своей Варюше.
Женщины с криком и со смехом прогнали Митьку с брички.
Засунув руки в карманы галифе, Митька важно подошел к Сергею, усмехнулся.
— Вот какие, — сказал он, смеясь и вынимая серебряный портсигар. — И до чего же смешные. Давай закурим. У меня папиросы.
Оставшись без Митьки, женщины тоже тихо запели старинную песню. Она начиналась словами: «Ой, кабы на цветы да не морозы…» Сергей прикурил и стал слушать. Два хора пели, точно соревнуясь в мастерстве. Забивали мужские голоса.
— И все ж таки бабочкам надо подсобить, — серьезно проговорил Митька. — Эй, Вася! Беги сюда! У тебя голос подходящий. Да зови и Андрюшку.
С третьей подводы бежали два парня.
Сергей поравнялся с подводой, на которой ехал Иван Атаманов.
— Иван Кузьмич, чего так призадумался? — спросил Сергей.
— Смотрю на Кушнарева, — неохотно ответил Атаманов, — и зло меня берет. И чего он жирует? Придется его, чертяку, стреножить, а то беда будет! — Атаманов завистливо посмотрел на жеребца. — Сережа, дай я сяду в седло, а ты ложись в лодку.
— Не могу, — сказал Сергей. — Поскачу вперед. Надо засветло со сторожем переговорить. Эй, дядя Прохор, вы спите? — Прохор сидел в задке на сене и дремал. — Я буду вас ждать в ущелье. А вы поторапливайте быков да лошадей пропустите вперед.
Сергей рысью подъехал к Ирине. Ласковыми глазами она посмотрела на него.
— Рад бы, но надо ехать.
Жеребец рвал поводья, грыз удила, брызгая пеной, и не хотел идти шагом. Весь путь до Чубуксунского ущелья Сергей ехал скорой рысью, а в тех местах, где лежала ровная дорога, пускал коня в галоп. Ветер рвался в расстегнутый ворот, раздувал рубашку и приятно холодил тело.
В Чубуксунское ущелье он приехал поздно. Солнце опустилось за гору, щедро позолотив ее ребристую буро-зеленую вершину. Угасли яркие краски, почернело и ребро горы, но вечер еще долго не наступал, лишь от гор ползли тени да веяло сыростью и запахом сосны. У входа в ущелье стояла деревянная, наскоро срубленная сторожка. Привязав жеребца к дереву, Сергей поправил ремень, одернул гимнастерку. Навстречу ему вышел уже знакомый Сергею сторож с берданкой на плече — кряжистый старик с седой в мелких кольцах бородой.
— Здравствуйте, Фома Антонович, — сказал Сергей. — Вот я и снова к вам. Не ждали гостя?
Старик вспомнил, что этот чернявый парень как-то приезжал к нему.
Сергей достал из кармана наряд и разрешение на сплав леса,
— Зараз разберусь в бумагах. — Сторож читал без очков, вытянув перед глазами обе руки. — Так, так. Значит, дознался, как забрать лес? А где твои люди?
— Едут.
Сергей успел засветло осмотреть штабеля сосны, толстого бука, что возвышались, как сараи, на широком плато, метрах в ста от берега. Видимо, эти красивые темно-коричневые стволы были свалены давно: их верхний ряд почернел и покрылся шершавой, как замша, кожицей, а кора высохла и отливала красным оттенком. Сергей проходил мимо штабелей, как по улице, ощущая острый и сухой запах смолы. Дерево, нагретое дневной жарой, дышало теплом.
— Сухой, как порох, — сказал Фома Антонович и понюхал то место на толстом бревне, где выступили желтые и липкие слезы. — Спичку брось, — вспыхнет. Вылежанный. Еще до войны рублен. — Старик погладил бороду. — Назначение имел важное.
Давно стемнело, когда в ущелье шумно вкатился обоз. Аспидно-черные тени от скал падали на реку, горизонт был закрыт, и небо в частых и крупных звездах виднелось только над головой. С наступлением темноты по ущелью стали гулять холодные сквозняки. От реки, как от ледника, веяло свежей прохладой. Перед глазами огромным шатром рисовалась почти отвесная скала, а наискось от нее тучей темнел лес.
Никогда еще в Чубуксунском ущелье не было так шумно. В таборе стоял гомон, горели костры, метались, белея платками, поварихи. Слышались голоса:
— А место тут холодноватое.
— Будто осень!
— А как тут люди живут?
— Да, прохладно, но зато комары не будут кусать. Спи спокойно.
— Если залезешь под шубу!
— Кому как, а мне как раз по душе такая прохлада.
— Да и нас прохладой не испугаешь.
Ужинали при свете костров.
— Эй вы, новые хозяева! — подходя к лагерю, сказал Фома Антонович. — С огнем поосторожней.
— Знаем!
— Садитесь до нас вечерять.
Время близилось к полуночи. Где-то за горой гулял поздний месяц, бросив на угол скалы неяркий блик, как ленту на грудь красавицы. Ходил он только над горизонтом, а на вершину гор так, бедняга, и не взобрался. Но и от этого в ущелье сделалось светлее. Женщины готовили себе постели, разбирая сено. Ушла к бричке и Ирина. Сергей видел, как она копошилась на бричке, точно птица в гнезде, потом села, заплетая косу.
— Погодите спать! — крикнул Сергей, желая, чтобы его услышала Ирина. — Мы еще радио послушаем. Митя, принеси приемник.
Почти все сплавщики вернулись к костру и молча, в ожидании передачи, уселись вокруг приемника. Пришел и Фома Антонович. Сергей поймал Москву. Заиграла музыка, оркестр исполнял какой-то вальс. Странными и волнующими показались мелодичные протяжные звуки в сыром и тихом ущелье.
— А с вами весело, — сказал Фома Антонович, поудобней усаживаясь возле приемника.
Наступила тишина, и под убаюкивающие звуки горной реки негромко заговорил диктор, объявляя о передаче последних известий. Люди еще ближе придвинулись к чемодану, стоявшему у ног Сергея.