Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2

Бабаевский Семен Петрович

— Так, так, значит, и светить, и доить, и поить, и стричь, а вдобавок лес сажать, — дела много… А как все это поднять?

— Если пожелаем, то подымем.

— Трудновато, но я тоже так думаю: ежели актив порешит — можно. — Тимофей Ильич скомкал в кулаке усы и задумался. — Семен, вторую турбину ставишь, а домашнее электричество починить сможешь?

— Это вы о чем?

— Чего-сь наш утюжок не действует.

— А зачем он вам? — удивился Семен.

— Да не мне, а Анфисе требуется, — сказал Тимофей Ильич, не глядя на зятя. — Женщины без этого не могут…

— Ну,

если Анфисе нужно, то я сейчас займусь утюжком.

Пока Семен занимался починкой утюга, Тимофей Ильич вынул из-под кровати свои, еще совсем новые, но серые от пыли сапоги и вышел в сенцы. Там он взял с полочки махотку с дегтем и с квачом величиной с кулак, и сапоги от носков до верха голенищ в один миг заблестели черным глянцем. В комнату он вошел осторожно, боком, хотел поставить сапоги снова под кровать так осторожно, чтобы этого никто не заметил, но разве от жены можно что-либо скрыть?

— Боже мой, Тимофей! — сказала Ниловна. — Для чего ты их так намазал? Или собираешься в такую жару ехать в чеботах?

— Ежели тебя пригласят, то поезжай хоть босиком. — С усмешкой ответил Тимофей Ильич и, не желая больше разговаривать с женой, подошел к Семену. — Ну, как машина? Действует?

— Папаша, все в порядке, — ответил Семен, передавая утюг Анфисе. — Поломка пустяшная: не было контакта.

— Это как у меня с Ниловной: нету в жизни контакта, — усмехаясь и поглаживая усы, добродушно проговорил Тимофей Ильич. — Вот и зараз — больная, а все мои действия ей не по душе.

— А чего ж ты, как молодой, принаряжаешься? Никогда с тобой этого не было.

— А теперь есть. — Тимофей Ильич обратился к Семену: — Пойдем, Семен, в ту половину, поговорим, посоветуемся перед отъездом. — В дверях, нарочно пропустив Семена вперед, старик посмотрел на Анфису: — Дочка, достань из сундука бешмет и все прочее и тоже малость утюжком подравняй.

Вскоре загремела у двери тачанка, в открытые окна послышался хриповатый бас Дорофея:

— Прр, окаянные, так и скачете, как птицы!

После этого знакомого возгласа в хату вошел Савва, поклонился Ниловне и подошел к Анфисе, которая как раз разглаживала на столе отцовский бешмет.

— Хочу знать, — сказал Савва, — кого это вы так наглаживаете? А! Догадываюсь и одобряю! Вот это по-моему! Устьневинцы во всем должны отличаться! А где делегаты?

— Там сидят, — сказала Ниловна, указав слабой рукой на дверь, — все совещаются…

— И это одобряю! Могу им в этом деле составить компанию.

И Савва решительно пошел в соседнюю комнату.

19

После войны, оставшись без мужа и без детей, Варвара Сергеевна Аршинцева никак не могла привыкнуть к одинокой жизни. По вечерам, бывало, придет домой и не может найти себе места. Тишина в комнатах пугала, на сердце было тяжело и тоскливо, к глазам подступали слезы, а ночью мучила бессонница. Из дому Варвара Сергеевна выходила обычно рано. Ее тянуло к людям, и поэтому она каждый год на все лето выезжала в поле. Там, работая в бригаде, находила утешение в разговоре с колхозницами, в постоянных хлопотах, в заботах

о бригаде, и вдовье горе стало постепенно забываться. Ни своей коровы, ни кур, ни даже поросенка она не имела.

— А на что мне эта живность, когда все это есть в колхозе, — говорила она соседкам.

Огород при доме и небольшой сад она доверяла сестре своего мужа. Поэтому ей ничто не мешало рано по весне, когда из станицы выезжают первые плуги, закрыть в доме ставни, повесить на дверь старенький, заржавевший замок и переселиться в степь.

— Ну, прощайте, соседушки, — говорила она, выходя с узлом со двора, — до поздней осени уезжаю на дачу…

Всю весну, лето и часть осени домом ей был бригадный стан: она так привыкла и спать на сене, и видеть вечерние зори, и встречать росистые рассветы, и нагибаться с сапочкой под палящим солнцем, что не хотела выезжать в станицу даже на один день. Она ни за что бы не поехала в Родниковскую и сегодня, если бы не такой важный случай: Татьяна Нецветова предупредила ее, чтобы уже вечером она была в станице, так как делегация от «Красного кавалериста» выезжает на собрание актива рано утром.

Автомашина, ехавшая на нефтебазу, всю дорогу гремела пустыми бочками, сильно пылила и к закату солнца доставила Варвару Сергеевну прямо к дому. Старенькая калитка, очевидно соскучившись по хозяйке, отворилась с плачущим скрипом, точно говоря: «Ой, Варюша, как же ты долго не приходила!» Двор порос травой и казался узким и тесным; дорожка от ворот к сенцам тоже сузилась и была чуть заметна. Под камнем, тут же, возле дверей, лежал ключ, заржавевший и серый, как зола. Варвара Сергеевна сняла замок, но в хату не вошла. Открыла ставни, — на подоконник посыпалась пыль, а стекла были темные, с пушком дымчатой паутины в уголках… Дверь тоже заскрипела жалобно.

Варвара нарочно громко кашлянула, переступила порог и включила свет — сначала в одной комнате, а затем в другой. Взглянула на вещи, оставленные ею еще весной, и увидела, что все они точно осиротели без нее: зеркало, висевшее на стене, потускнело и смотрело неприветливо; кровать, застланная стеганым одеялом, казалась низенькой, а подушки не такими напущенными, какими они были раньше; клеенка на кухонном столе так высохла, что местами покоробилась и поднялась бугорками; фотографии на стенке, патефон, стоящий на комоде, покрытом скатерочкой, были в пыли; словом, на что ни взгляни — все просило рук хозяйки.

А хозяйке было не до вещей: тишина в комнатах, как и прежде, навевала грусть, тяжелой тучей наваливалась тоска, и Варвара Сергеевна, не зная, что ей делать в доме, села на кровать и задумалась. Вспомнился муж. Вот здесь, в этой комнате, она прощалась с ним, провожала на фронт; она тогда и плакала и слезно просила разыскать на войне сына Алешу; то видела себя и мужа в молодости, когда у них родился второй ребенок — дочка Вера. Бывало, вернувшись с поля, муж садился на кровать, сажал рядом с собой Алешу, а Варвара Сергеевна брала на руки Верочку и подносила ее к отцу, и хотя тогда в комнате еще не было такого яркого света, а на сердце у нее было светло и тепло.