Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Шрифт:
— Ну что у вас, рассказывайте.
— Что рассказывать? — Виктор поднялся и, не отрывая ладоней от колен, сразу же сел. — Мы пришли насчет дома. Как известно, недавно я взял ссуду, а заплатить долг не могу.
— Почему не можешь? — спросил Барсуков. — Тебе же дана рассрочка на десять лет.
— Михаил Тимофеевич, вы же все знаете… Мы расходимся.
— Но ведь был же суд…
— Что суд? Мы не можем жить вместе, — поспешила сказать Валентина глухим, осевшим голосом. — Я уеду из Холмогорской, уже подала заявление об уходе с работы.
— Я тоже здесь не останусь. — Виктор
— Эх, черти молодые, натворили дел! — Барсуков прошелся по кабинету, остановился перед Виктором. — А теперь нашли о чем печалиться — о доме. Да разве ваша беда в том, как быть с домом? Дом — дело пустяковое, его легко построить, а еще легче разрушить. А подумали вы о том, что рушится не дом, а гибнет семья?
— Что семья? Ее, семьи, не было и нет, — тем же осипшим голосом говорила Валентина. — Можете ли вы как председатель и как человек, понять: мы давно стали чужими, мы только живем в одном доме, как живут квартиранты… И я не могу понять: почему суд нас не разводит, почему тянется эта волокита?
— Я не согласен на развод и никогда не соглашусь, — гневно сказал Виктор, не поднимая головы.
— Почему же ты не даешь развод? — спросил Барсуков.
— Не я ей, а она мне изменила… Ты скажи Михаилу Тимофеевичу: изменила?
— Да, изменила! — чистым, окрепшим голосом ответила Валентина. — И не раскаиваюсь.
— У вас же есть сын. — Барсуков озабоченным взглядом посмотрел на Валентину. — Зачем же его лишать отца?
— У моего сына есть отец! — смело сказала Валентина. — А суд все одно нас разведет, потому что самой жизнью мы уже разведены… А дом мне не нужен, и я пришла сюда, чтобы сказать вам, Михаил Тимофеевич, что я на все согласна.
— Меня это не радует. — Барсуков подошел к селектору, нажал кнопку, как бы прислушался к сухому чмокающему звуку. — Илья Гаврилович, я задерживаюсь… Минут через сорок, не раньше… Нет, без меня не езжай. — И снова обратился к Валентине: — То, что ты не все согласна, приносит мне одно только огорчение. Я понимаю: у вас все это личное, семейное. Но как же с ним быть? Вопрос не простой. Ведь оно, это свое, личное, черт возьми, никак неотделимо от не своего, от не личного. «Холмам» нужен врач, а еще больше «Холмам» нужен мелиоратор. Обоих вас я отыскал в Предгорной, пригласил переехать в Холмогорскую, помог устроиться с жильем. Сделано все, что надо: живите и работайте.
— Я уже сказала, мы чужие, как же нам жить? — Валентина с мольбою во взгляде смотрела на Барсукова. — Это вы можете понять?
— Все это я понимаю, — сказал Барсуков. — Но что мне делать, позвольте вас спросить? Себя поставьте на мое место. Поэтому я говорю: отпустить с работы ни того, ни другого я не могу! Знаю, над Валентиной Яковлевной власти я не имею, у нее есть главврач — Петр Петрович Снегов. Но свое мнение главврачу я скажу. Что же касается тебя, Виктор Петрович, то я не нахожу причины для твоего ухода с работы. Помнишь, ты обещал мне создать в «Холмах» свой микроклимат, вот и создавай. Наступает сезон полива пшеницы, а у меня одной только «Авроры» более тысячи га. Мы обязались взять по семьдесят
— На поливных землях дело налажено, обойдутся без меня, — сказал Виктор.
— Как это обойдутся? Нет, брат, раз взялся, дал слово, то и сдержи его… Как же мне быть без мелиоратора?
— Тогда разведите нас, разъедините! — Виктор развел руками, как бы показывая, как это нужно сделать. — Не то что в одном доме, мы не можем жить в одной станице.
— Я не суд, — ответил Барсуков. — Если суд не находит нужным и возможным…
— Я уеду, и никто меня не удержит. — Валентина смотрела на Барсукова злыми, полными слез глазами. — Ему требуется мое согласие на продажу дома? Я согласна, только избавьте меня…
— Ну зачем же плакать, Валентина Яковлевна? Слезы ни к чему, — говорил Барсуков. — И не надо в таком деле торопиться. Давайте посоветуемся с Дарьей Васильевной. Ее женское сердце к чужому горю чуткое…
Что он еще говорил, Валентина не слышала. По ее омытому бледностью лицу катились крупные слезы, и она, не вытирая их, покусывала нижнюю губу и молчала. «Есть, есть в ней какая-то особенная привлекательность, и понять Ивана Андронова можно, — подумал Барсуков. — А вот как понять Виктора Овчинникова?»
— Михаил Тимофеевич, ни в чьих советах я не нуждаюсь. Обойдусь! Как-нибудь…
Словно от нестерпимой боли, Валентина скосила к плечу голову и опрометью выбежала из кабинета.
Наступило неловкое молчание.
— Что ж теперь? — Барсуков сердито застегнул портфель, вышел из-за стола. — Я тебя спрашиваю, Виктор?
Переступая с ноги на ногу, Виктор кашлянул в кулак, сел и тотчас встал.
— Михаил Тимофеевич, как же с домом? — спросил он. — Честное слово, платить у меня нечем.
— Разве об этом надо печалиться? Жену теряешь, а ты о доме.
— Я давно ее уже потерял…
— Вот это и плохо. — Барсуков остановился возле дверей. — Вот что, Виктор, напиши заявление вместе с Валентиной. Рассмотрим на правлении, может быть, возьмем твой дом на баланс колхоза. В нем мы можем поселить семью, а тебе, одинокому, дам комнату в новом доме. Но предупреждаю: из Холмогорской ты не уедешь, без мелиоратора я не могу. Валентина может уехать, там у них, у врачей, свои порядки. А ты забудь и думать об отъезде!
В приемной Барсуков встретил Казакова.
— Михаил Тимофеевич, в какую сторону? — спросил Казаков.
— В первый зерновой. Поеду посмотрю «Аврору», как она там чувствует себя после полива. — Они прошли к стоявшей у подъезда «Волге», Барсуков приоткрыл дверку. — Алексей Нилыч, что-то не вижу нового дворника. Опять увильнул Евдоким Беглов?
— А-а… — Казаков махнул рукой. — Видишь ли, его казачье высочество не соизволило прийти на работу, не пожелало.
— Ну и шут с ним, с этим казаком. Есть, Нилыч, дело поважнее. — Барсуков проводил взглядом ссутулившегося, выходившего из ворот Виктора. — Сегодня же посмотри дом Овчинникова, прикинь в уме условную цену. Может, придется взять дом на свой баланс.