Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
Несколько дней тому назад Семён Иванович взялся наколоть дров. Переутомился. А ещё поднял тяжёлую лиственничную плаху и вмиг почувствовал, как болезненно сжалось и закололо сердце. Тяжело опустился на землю, долго не мог отдышаться, прийти в себя. На этот раз приступ прошёл довольно быстро, Дежнёв ничего не сказал жене о том, что с ним случилось, но колоть дрова больше не пытался, побаивался.
Дежнёв выехал с караваном из Якутска 20 июля 1670 года. Гребцы дружно взмахнули вёслами. Берег с пёстрой толпой стал отдаляться, фигурки людей уменьшались. Афанасий с Осипом ещё долго бежали вдоль берега, махали
Всё было бы хорошо, если бы князь Барятинский ограничился словами о почётном долге, который выпал на долю отряда. Но после этих разумных слов князь перешёл к брани и угрозам: «...чтоб служилые дурных поступков, кои порочили бы ваше звание государственных людей, не совершали, никакого непотребного воровства не творили, по кабакам не шлялись, в азартные игры не играли. Ослушников моего наказа велено бить батогами. А ты, Семейка, обращайся к местным властям, коли потребно будет наказание осуществить».
И в том же духе воевода Барятинский ещё долго глагольствовал наступательно и недружелюбно, пересыпая речь свою всякими бранными словесами.
«Хорошо напутствовал князь, — с иронией думал Дежнёв. — Ни одного доброго слова напоследок не сказал, ни счастливого пути не пожелал, словно не служилых людей, а шайку разбойников провожал. Вырвались наконец-таки из-под его опеки, не слышим более его ругани — и то хорошо».
Такое же чувство облегчения испытывали и другие участники отряда.
Кроме соболиной казны, Дежнёв вёз в Москву различные документы якутской приказной избы за минувший год: денежные и хлебные, сметные и помётные списки, ясачные книги, именные окладные книги, отписки и челобитные.
Снова долгий и утомительный путь. Сперва шли вверх по Лене, где на вёслах, где бечевой. Ночью выставляли у соболиной казны усиленные караулы. Как бы лихие воровские люди не застали врасплох. Бродячие воровские шайки беглых не были в Якутии редкостью. Пока плыли по Лене, стояла дождливая погода. От сырости пострадала поклажа. Лесистая низменность средней Лены сменилась возвышенностью, местами переходившей в скалистые кручи, которые подступали к самой воде. Противное течение становилось более стремительным, затруднявшим плавание вверх по реке.
От Куты до Илимского острога перевозили соболиную казну на вьюках, заполучив лошадей в Верхоленском остроге. В Илимск прибыли в первых числах сентября. Местный воевода Сила Аничков провёл тщательный досмотр мешков и сум с мягкой рухлядью и обнаружил, что у многих из них печати якутского воеводства «подрезаны и сняты, и в сумы и мешки хожено».
— Пришлось вскрывать мешки и сумы, — признался Дежнёв. — От постоянных дождей груз зело подмок. Пришлось снять якутские печати и вынимать шкурки, чтоб высушивать на солнце. Иначе попортили бы всю мягкую рухлядь.
— Правильно поступил, — одобрил Аничков. — А печати мы восстановим.
Вместо прежних якутских печатей воевода Аничков поставил свои, илимские. Илимский край не имел такого промышленного значения, как якутский. Но острог приобретал важную
Местный воевода Аничков принадлежал к московской знати, был думным дворянином. Предок рода, ордынский царевич Берке, перешёл на московскую службу при Иване Калите, приняв православие. Его потомки стали называться Аничковыми. Илимский воевода был чужд высокомерия, держался с Дежнёвым просто, проявлял гостеприимство. Много расспрашивал Семёна Ивановича о его якутской службе. Дежнёв в свою очередь стал расспрашивать воеводу об обстоятельствах внезапной кончины Курбата Иванова.
— Он ведь сменил меня на анадырской службе. Усердный казак был, хотя мы с ним не всегда сходились во мнениях, — сказал Семён Иванович.
— Мне с Курбатом служить не приходилось, — ответил Аничков. — Поэтому ничего тебе не могу сказать о его персоне. Получил из Москвы строгое предписание арестовать Курбата и судить за гибель казны. Я человек подневольный, ослушаться не мог.
— Так и не пришлось осудить беднягу.
— Не пришлось. Умер скоропостижно на волоке. Казаки доставили в Илимск уже бездыханное тело. Должно, от переживаний помер. Совершили отпевание в нашей острожной церкви по полному чину. Похоронили со всеми почестями. Как сына боярского.
— Жалко Курбата. Мы с ним ещё на Чечуйском волоке вместе служили. Места не находил себе Курбатушка. Ждал своей участи.
С открытием навигации вновь началось плавание по бурному Илиму и порожистой Ангаре. Приближающиеся пороги встречают отряд гулом, словно возвещая об опасности. Опять приходится перетаскивать ценный груз на руках по берегу в обход коварных порогов. Илимский воевода предоставил в распоряжение Дежнёва «большое судно», одно на весь отряд. Семён Дежнёв в отписке якутскому воеводе жаловался, что трудно с маленьким отрядом плыть на таком «большом судне», и «ветры стали противные, и вниз реки тянулись бечевой, и даже Енисейского острога не могли поспеть».
В Енисейске отряд долго не задерживался. Через Кетский волок вышли к Маковскому острогу на Кети, где раздобыли речные дощаники для дальнейшего плавания. Из Кети спустились в широкую Обь. Шли по ней через Нарым, Сургут до иртышского устья, а потом взялись за вёсла и поднялись вверх по Иртышу. В конце июня 1671 года Дежнёв с товарищами прибыли в Тобольск. Здесь в то время было несколько воевод, главным из них считался Иван Борисович Репнин. Тобольские воеводы также осматривали якутскую соболиную казну, сверяя её с росписью. Вся означенная в росписи пушнина оказалась в наличии, но часть шкурок была подмочена и погнила. Высушить, как видно, оказалось возможным не весь груз. Дежнёв показал, что на Лене во время плавания шли «дожди великие», подмочившие мягкую рухлядь. Воеводы приняли к сведению объяснение, приложили к мешкам и сумам тобольские печати и разрешили Дежнёву дальнейший путь. Пока отряд собирался в дорогу, готовил к плаванию дощаники, чинил их, конопатил, мешки и сумы с соболиной казной сложили в государственный амбар.