Семенов-Тян-Шанский
Шрифт:
Бурамбай предоставил в распоряжение Семенова проводников, лошадей, верблюдов. Снабдил его курдючным салом и чаем, разрешил приобретать по пути баранов.
Петр Петрович направился по руслу реки Большая Каркара к Хан-Тенгри…
Глава 17
ХАН-ТЕНГРИ
Он был ослеплен могучим и властным зрелищем.
Все, что он видел до сих пор, все это померкло, погасло, испарилось из памяти. «Прямо на юг от нас возвышался самый величественный из когда-либо виденных мною хребтов. Он
Их было тридцать, этих врезанных в небо вершин. Каждая из них выше Монблана, но в центре хребта высилась белая пирамида, и она вдвое превосходила остальные. Круглое облачко трепетало над ней, как светлый флаг.
— Вот он, Хан-Тенгри, — высочайший пик Тянь-Шаня, — сказал Семенов Павлу Кошарову.
— Я устрашен грандиозностью здешней природы, — серьезно ответил художник.
— А я лишь теперь понял всю поэтическую силу, вложенную в название Тянь-Шаня. Тенгри-таг означает «хребет духов». Местные жители уподобляют эти снежные вершины небесным духам, а Хан-Тенгри — царю небесных духов. Отсюда и китайское название всей горной системы: Небесные горы — Тянь-Шань.
Художник выслушал объяснение Петра Петровича и сказал с восторгом:
— Точность поэзии роднит ее с математикой.
После долгого и восторженного созерцания Тенгри-тага Семенов занялся гипсометрическими измерениями. Художник помогал ему как умел. Измерения дали семь тысяч метров абсолютной высоты. Семеноз с удовлетворением сложил инструменты — он теперь был уверен: Хан-Тенгри — главная точка Тянь-Шаня.
Так никогда и не узнал он, что на Тянь-Шане была еще более высокая вершина…
Светлое облачко над вершиной Хан-Тенгри стремительно разрасталось, гася перламутровый блеск исполина. Заволакивались облаками и соседние вершины.
Семенов решил заночевать на берегу Сары-Джаса. Быстро установили палатку, развели костер, поужинали. Кошаров взялся за карандаш, чтобы зарисовать Хан-Тенгри на закате. Семенов забрался в палатку. Снял полушубок, раскрыл дневник, посмотрел на казаков и богинцев, замкнувших костер. Взгляд его выхватил из круга сидящих желтое лунообразное лицо проводника. Под черными бровями дремали пpoницательные глаза человека, привыкшего к горным бурям и грозам.
Дневник зашелестел на коленях, Петр Петрович отложил его в сторону. Писать не хотелось. Исчезли мысли, растаяли воспоминания. Нет Санкт-Петербурга, Берлина, Парижа, Неаполя. Куда-то отодвинулись Гумбольдт, Риттер, Достоевский, книги, картины, географические карты, уютные залы, театральные кулисы. Нет ничего, кроме мерцающей вершины Хан-Тенгри.
Он устало зевнул. В проеме палатки колебался зыбкий туман, а в нем диск луны, похожий на медный киргизский щит. Туман заливал вершины, полз над речкой, оседал по обрывам, заполнял пропасти.
— Дорогу осилит идущий, — сонно пробормотал Семенов, ниже склоняя голову.
— Петр Петрович, проснитесь! — тормошил его за плечо художник.
Семенов с трудом открыл глаза, посмотрел в проем
— Почему так тихо? — спросил он.
— Буран надвигается…
В совершеннейшей тишине горной ночи ощущалась тревога. Полотняная крыша палатки прогибалась от снега, вкрадчивая белесая мгла наползала со всех сторон, люди закапывались в снег, укрывая себя и лошадей войлоком. Старый проводник лег у входа в палатку, будто говоря всем своим спокойным равнодушным видом: пока я тут, ничего не случится.
— Голову прямо разламывает, — пожаловался Кошаров. — И в ушах непрерывный звон.
— Это от высоты, — Семенов потрогал полы палатки. — Укреплена хорошо.
Плотная завеса падающего снега выгнулась и зашелестела, в ней появилось маслянистое пятно и быстро увеличивалось в своих размерах. Сквозь снег прорвался лунный луч, гребни гор на мгновение вспыхнули. Снег снова сомкнулся, лунный свет исчез. Ночь отсвечивала белесой пеленой, робкие шорохи прокатывались над землей.
Семенов, а за ним и Кошаров услышали далекий приглушенный гул. В нем было что-то отчаянное, грозное, неумолимое. Потом послышались тяжелые, неимоверно тяжелые вздохи, от которых задрожала снежная завеса.
Семенов понял: на вершинах Тенгри-тага буран. И как только он догадался, тревога исчезла. Он стал спокойнее прислушиваться к нарастающему гулу.
Снежные змейки, скользящие с резким шипом, стали приподниматься. Воздух сгущался, плотнел и как-то сразу двинулся на палатку. С вершин Тенгри-тага сорвался ветер. Ветер не кидался из стороны в строну, а дул с огромной, все нарастающей силой. Мерзлые камни запрыгали с обрывов, сталкиваясь между собой. Палатка туго звенела, содрогаясь, полы ее то надувались, то опадали, ударяя Петра Петровича по голове.
Маленький камешек пробил полотно палатки, воздушная струйка скользнула в прореху, раздернула полотно. Снежный смерч закрутился в палатке, приподнял ее, обрушивая на Семенова и Кошарова.
Задыхаясь от тяжести, Петр Петрович вскочил на ноги, вышел из палатки. Ветер опрокинул его и поволок в бушующую ночь.
Напрасно Петр Петрович цеплялся за камни, его перевертывало, несло, опять перевертывало. Оглушенный, ослепленный, он катился под уклон, пока не полетел в ревущую белую мглу. Полет продолжался секунду. Семенов с головой погрузился в снег. Где-то над ним визжал и пощелкивал буран. Петр Петрович энергично заработал руками, освобождаясь от снега.
— Аксакал! Ты жив, аксакал? — Плоское заиндевелое лицо склонилось над ним, крепкие руки взяли за плечи и приподняли. Другие руки потащили вверх.
Кошаров и проводник привели Петра Петровича к опрокинутой палатке, укрыли войлоком.
— Слава аллаху, не обморозился, — бормотал проводник, ложась около Семенова.
Перед рассветом буран успокоился. Небо очистилось. Семенов откинул войлок, увидел художника и проводника, разрывающих сугроб. Из-под снега выползали люди, отряхивались, фыркали, отыскивали лошадей, вещи, дрова.