Семёнов
Шрифт:
– У вас нет еще одной такой карточки?
– спросил Виктор.
– Я хотел бы... на память.
– Есть, - сказала мать.
– Таких у нас несколько. Только я сейчас не найду. Возьми, Витя, эту. А рамочку на комод положи. Я с силами соберусь, найду и вставлю.
– Я лучше в другой раз, - решительно отказался молодой человек, представив себе ракушечную рамочку без фотографии.
– Бери, Витя. Мне спокойнее так. Вроде у нее жених был, любовь... Вроде она успела в жизни. Бери, Витя...
Потом он долго стоял на стадионе. Футбольное поле хлюпало под сапогами, и на единственной
Виктор мыл машину, а в нескольких шагах от него уже стоял худенький мальчик в телогрейке и фуражке с лакированным козырьком. Семенов узнал Дубровского не сразу. Вначале просто понял, что видел его в такое время, о котором не хочется думать. Потом Семенов точно вспомнил землянку с окном, напоминающим парниковую раму, и этого молодого военного, пристающего с мучительными и бесполезными вопросами о прошлом.
– Это вы меня вызывали?
– спросил мальчик.
– Если можно, пожалуйста, побыстрей. Я отпросился на десять минут.
Дубровский тоже узнал Семенова и сразу же почувствовал, что тот сознательно не хочет говорить с ним.
Виктор продолжал мыть машину. Нарочитая вкрадчивость, с какой он заранее готовился провести свой первый разговор с мальчиком, оказалась совершенно неуместной.
– Ты не ошибся. Это я тебя вызывал, - сказал Дубровский, выплеснув грязную воду из ведра.
– И не предупреждай меня, что торопишься. Это невежливо по отношению к старшим.
Виктор понял, что тон взят правильно. Надо говорить сурово: не о болезни, а о делах. Он распахнул дверцу:
– Садись. У меня печка работает, тепло. Потолкуем... Ты куришь?
– Нет, спасибо.
– Значит, я один покурю, а ты расскажешь, как работаешь, как живешь.
Дубровский, не торопясь, свернул цигарку, закурил. Он слушал довольно связный, хотя и краткий рассказ мальчика, а сам думал о том, что нет никакой возможности привезти этого ребенка к матери, которая и так еле жива. Конечно, может быть, в родном городе, в своем доме, в своей семье мальчик быстро вспомнит все. Хорошо, если вспомнит. А если нет? Встреча такого сына с такой матерью может погубить одного из них, а то и обоих. В голове вертелись слова, услышанные от врачей, рассказывавших ему о болезненной потере памяти, об амнезии. У мальчика случай частичной, или частной, ретроградной, амнезии. Такую амнезию называют еще и аффетрогенной... От этих непонятных терминов легче не становилось.
Виктор решил: еще одну попытку вернуть мальчику память он предпримет сам. Правда, врач в детской больнице именно сегодня утром предупреждал, что такие больные интуитивно отталкивают от себя все, что связано с неприятными, отрицательными воспоминаниями. Насильственное возвращение к прошлому может привести к еще большей амнезии, ухудшить дело. И все же Виктор решился. Мальчик достаточно окреп физически и весьма толково рассказывает обо всем, что было
Дубровский начал так:
– Я ехал к тебе за сотни километров, и у меня очень мало времени. Я хочу, чтобы ты выздоровел, и у меня больше возможностей, чем у всех здешних врачей. Во-первых, я хочу сообщить тебе, что твоя фамилия действительно Семенов, а зовут тебя Анатолием. Ты родился в городе Колыче, маму твою зовут Наталья Сергеевна, она жива и будет очень рада тебя видеть... Понятно?
Виктор ждал, что будет.
– Простите, пожалуйста, - сказал мальчик, - но мне неудобно так долго отсутствовать. Там ребята вкалывают, у нас субботник, а я с вами здесь болтаю. Я пойду...
– Постой, - ухватил его за тонкую руку Дубровский.
– Ты понял, что я сказал?
– Понял, - сказал мальчик.
– Только зовут меня Алексеем. Так по документам.
– Это я так тебя записал. Перед отлетом. А на самом деле тебя зовут Толей. Ты мне веришь?
– Верю, - согласился мальчик.
– Но мне больше нельзя здесь сидеть. Перед товарищами стыдно. Я и так хуже других работаю.
– Ну хорошо. Ты сейчас пойдешь. Еще несколько вопросов. Неужели тебе не хочется увидеть маму, родной город, свой дом?
Мальчик с сожалением посмотрел на Дубровского.
– Как вы не понимаете: я очень хочу, но я ничего не помню. Как вы назвали город?
– Колыч.
– Не помню. И маму не помню. И папу.
– У тебя еще сестра была.
– Не помню.
– Погибла она. Ее фашисты повесили.
Здесь Виктор перешел дозволенное. Врачи категорически запретили говорить о страшном прошлом, а он знал, что брат видел казнь сестры.
– Когда повесили?
– спросил Семенов.
– Ты же сам там был осенью сорок первого, - сказал Виктор.
– Ты же видел. Мне говорили, что ты там был, когда Леонид Сергеевич Щербаков стрелял в коменданта. Ты помнишь Леонида Сергеевича? Он у нас в школе работал.
– Нет, - сказал мальчик.
– Вы на меня не обижайтесь, но я врать не хочу. Ничего не помню.
– И Эльвиру не помнишь?
– выкрикнул с упреком Виктор.
– А кто это?
– спросил Семенов, потом догадался и добавил: - Это, наверно, моя сестра? Да?
Дубровский не ответил, он начал сворачивать новую цигарку, но руки не слушались его, табак сыпался на колени. Он бросил цигарку себе под ноги и дрожащими руками достал из кармана гимнастерки фотографию Эльвиры.
– Вот, - протянул он Семенову карточку.
– Вот твоя сестра. Понял?
Семенов взглянул на фотографию и отшатнулся. Какое-то время он молчал - и крикнул жалобно и пронзительно:
– Мама! Мамочка!
Он вспомнил все.
Сжавшись в комок, как голый на морозе, он подтянул ноги к подбородку.
Виктор боялся его потревожить; он украдкой глянул на часы. Было без двадцати два: вернуться в гостиницу к сроку он уже не успевал. А у Семенова все становилось на место. Он понял, что перед ним была фотография сестры, а не матери, вспомнил все про Эльвиру, про стадион "Буревестник", про Щербакова, стрелявшего в фашистов, про полицаев, слушавших патефон, про Александра Павловича...