Семёнов
Шрифт:
– Да, - сказал Виктор, - такое лучше не помнить... Только и нарочно не забудешь.
– Не утомляй его, - сказал врач.
– Поболтали, и хватит.
– Еще несколько вопросов, - сказал Витя.
– Десять минут, - согласился врач, взглянув на часы.
Виктор подошел совсем близко. Он был уже абсолютно уверен, что перед ним брат Эльвиры и, конечно, это его он видел в тот день, когда забегал в райтоп.
– Я тебя знаю, - твердо сказал Дубровский.
– Твоя фамилия Семенов.
Мальчик
– Не помню...
– Ты же Семенов, Семенов, - настаивал Виктор.
– Мы в одной школе учились - ты был в третьем или в четвертом. Я тебя помню, и ты должен меня помнить. Я в "Ревизоре" Хлестакова играл.
– Не помню, - ответил мальчик, - я вас не помню...
– Ну вспомни же, вспомни!
– молил Дубровский.
– Я к Эльвире приходил. Эльвиру ты помнишь?
– Не помню...
– Я был в летней гимнастерке, с одним кубиком, желтая кобура...
Виктор не сомневался, что перед ним брат Эльвиры. Он мучительно пытался вспомнить, как его зовут: Женя... Вася... Игорь... Вова...
– Я тебя знаю, я только забыл, как тебя зовут, - убеждал он мальчика.
– Я тоже забыл...
– тихо ответил мальчик.
– Ну вспомни, вспомни, - умолял Виктор.
– Вы жили на Луговой, рядом с Салтыкова-Щедрина. У тебя сестра есть, Эльвира. Я ее друг - Дубровский, Витя. Понимаешь, Дуб-ров-ский. Эля меня Дефоржем звала. Меня в школе дразнили: "Я не француз Дефорж, я - Дубровский".
– Не помню я...
– устало произнес мальчик.
Из всего "Дубровского" Виктору вспомнилась теперь почему-то всего еще одна фраза, составленная из пяти русских и одного французского слова.
– Я не могу дормир в потемках, - сказал он мальчику.
– Вспомни, я Дубровский, ты Пушкина читал? Помнишь?.. Я не могу дормир в потемках... Ну, пожалуйста, вспомни! У тебя сестра есть, Эльвира... Этот помещик говорит, Пафнутьич: "Я не могу дормир в потемках". Помнишь?
– Хватит, - строго сказал врач.
– Немедленно уходи. Неужели ты не видишь, что ему плохо от твоих вопросов.
Виктор схватил в охапку полушубок и выскочил на мороз. Быстро темнело, в дальней землянке кто-то играл на балалайке, со стороны кухни тянуло подгоревшей кашей.
Самолет с Большой земли прилетел звездной ночью. Летчики сразу увидели ориентиры: всего один разворот над сигнальными кострами, резкое снижение и стремительная посадка с внезапно притихшими двигателями.
Когда самолет остановился и его догнала поднявшаяся за хвостом снежная пыль, первым шагнул Карп Андреевич Дьяченко.
Три летчика в теплых шлемах, меховых куртках и унтах спрыгнули на землю. Карпу Андреевичу они показались ужасно знакомыми, похожими на известную фотографию Чкалова, Байдукова и Белякова после их знаменитого перелета Москва - Америка через Северный полюс. Летчики и сами знали про это сходство
Они были немногословны, улыбчивы, чуть-чуть снисходительны к восторгам в свой адрес. Летчики угощали партизан папиросами "Казбек" из твердых довоенных коробок, давали прикуривать от шикарных зажигалок. Партизаны, даже некурящие, закурили теперь: каждая папироса - часть Большой земли, частица невозвратно далекой довоенной жизни.
Самолет разгрузили быстро. В глубь леса унесли новую рацию, боеприпасы, продукты, газеты и книги.
Три партизана подвели к самолету полковника Ормана. На всякий случай большая ушанка была надета на нем задом-наперед, чтобы глаза не видели ничего вокруг. Казалось, что голова свернута раз и навсегда. Полковник крутил ею и свинцово-серо светился в ночи погонами и значками.
Появился партизанский доктор. Он нес сверток одеял, внутри которого, как личинка в коконе, лежал Семенов.
– Дай помогу, - просил, идя за ним следом, Виктор Дубровский.
– Дай помогу...
Доктор не оборачивался. Нести Семенова было легко: он весил не больше двух пудов. В самолете было холоднее, чем в лесу. Может быть, доктору так казалось, но он побежал за другими одеялами.
Виктор Дубровский подошел к Дьяченко.
– Может, погодим?
– сказал он.
– Что?
– не понял тот.
– Может, погодим пацана отправлять?
– Нет, - отрубил командир отряда, но, взглянув на Виктора, счел нужным объяснить: - Во-первых, врач считает, что жизнь мальчика в опасности. Во-вторых, у нас нет медикаментов и специалистов по этим болезням. В-третьих, у меня нет времени обдумать твое предложение. Самолет улетит через десять минут.
Дубровский посмотрел в глаза командира и понял, что просить бесполезно. Дьяченко был непреклонен. У него было еще и "в-четвертых", о котором он никому не хотел говорить: фашисты нащупали местоположение отряда и придется переходить на новое место.
Прибежал врач с одеялами и сказал пилоту, что мальчика нельзя надолго оставлять одного, и если будет холодно, то придется его еще раз укутать.
– А документы на него есть?
– спросил летчик.
– Нет, - сказал Дьяченко.
– Документов нет, а сам он не помнит ни фамилии своей, ни имени.
– Фамилию я знаю точно, - сказал Дубровский.
– Его фамилия Семенов, а имени и отчества я вспомнить не могу. Запишите условно: Семенов Алеша... Кажется, все-таки Алеша.
Сказав это, Виктор вдруг вспомнил, что знал отчество Эльвиры. Он однажды, дурачась, назвал ее Эльвирой Вячеславовной, а она неожиданно обиделась. Потом только он узнал, почему обиделась Эльвира.
– Значит, Семенов. Без имени и без отчества, - говорил летчик, записывая что-то на скрипящей кожаной плантетке.