Шрифт:
Семейная реликвия.
Они висят на стене. Уже давно позабыт их голос – старинный, мелодичный, тонко отбиваемый молоточками, потому что старость свойственна не только смертным, живущим на Земле, но и вещам, созданным добрыми руками тех же смертных.
Они висят в главной комнате квартиры, тускло отсвечивая лакированной темной поверхностью цвета вишни, с металлическими пластинами в виде распустившихся кувшинок, с небольшим окошком, в котором виднеется сердце – маятник, который уже не качается, так как устал; он на пенсии, отработал свое.
С них аккуратно
Стояло теплое лето, когда весь мир расцветал яркими красками для пятилетней девчушки Татки и ее двухлетнего брата Дюшки. Дети, как угорелые, носились босиком по двору, ощущая нежными пятками колкость камушков, но надевать сандалии совершенно не хотелось, потому что маленькие стопы чувствовали ласку серой пыли, упругость веточек, либо мягкость травы. А еще ощущали прохладу воды, которая щедро лилась из крана высокой дворовой колонки, стоит только потянуть ручку вниз. Мама постоянно ругалась, когда заставала свою малышню за самой любимой проказой – обливанием водой, потому что переживала, что от ледяной воды ее малыши заболеют, но, конечно, была не права, так как дети, возясь в воде, закалялись, хоть и приходили под вечер домой мокрые и грязные. Но как можно отказаться от того, что, оказывается, из бумаги можно «лепить» маленькие лодочки, устанавливать их на дно желобка, а потом упругой струей льющейся из крана воды отправлять эти корабли вниз, в плавание, направляя при этом их длинными прутиками по курсу, намеченному самими детьми.
За эти делом застал их отец, который сам был не прочь «похулиганить», но в меру, так как мама была в семье самая строгая, и при случае могло достаться всем на орехи, невзирая на возраст.
– Татка, Дюшка, - крикнул отец.
– Хватит заливать округу водой, идите ко мне, будем разбирать завалы.
Слово «завалы» очень понравилось Татке, так как в ее детском воображении нарисовалась огромная горка из набросанных вещей, на которую можно лихо взобраться и так же лихо скатиться, получив при этом особенное удовольствие.
Татка схватила Дюшку за руку и потянула брата от колонки. Он, конечно, немного поупрямился, пытаясь тормозить ногами, но сестра была непреклонна. Что такое колонка по сравнению с завалами, которые их ждут.
В углу огромного общего двора находились сараи, на которых висели огромные амбарные замки. И самый крайний, самый последний принадлежал их семье. Дверь уже была распахнута, а замок за дужку висел на металлической ручке. Отец находился внутри. Татка с опаской заглянула вовнутрь. Там, в сарае, творилось невообразимое: какие-то длинные палки, похожие на
Татка замерла от восхищения. В этом волшебном царстве беспорядка было, где разгуляться. Поняв, что босиком в сарай лучше не соваться, Татка всунула свои грязные ноги в сандалии, нисколько не заботясь о том, что на это скажет мама. Дюшку тоже обула, так как сам он еще не умел ухаживать за собой. Потом медленно вошла в сарай.
Отец возился в самом углу, перекладывая вещи с места на место, разглядывая их и как бы раздумывая, а не пригодятся ли они в хозяйстве. Татка первым делом нажала на тяжелую педаль швейной машины. Она поддалась, заскрипела, тем самым вызвав волну восторга в Таткиной душе. Потом нашла в сарае длинный прут и сунула его в руки Дюшке, чтобы малый тоже был занят делом.
Вдруг отец вскрикнул:
– Смотри, что я нашел! Просто удивительно, как среди всего этого хлама может найтись такая уникальная вещь!
Татка попятилась из сарая назад, давая дорогу отцу, который тащил какой-то серый от пыли ящик, издававший при каждом отцовском шаге мелодичный звук. Татка замерла. Все, что улавливало ее «музыкальное» ухо манило ее, будь то пение птицы, жужжание пчелы, писк мышей. И тут вдруг это серое, страшное, что находится в руках отца, издает нежную мелодию: «бом-бом, бом-бом».
Понизив голос от удивления, Татка спросила у папы:
– Что это тут звучит?
– Доченька, это . . . часы. Старинные. Особенные. Волшебные. Ну-ка, давай посмотрим, сколько же им лет?
Отец ладонью провел по задней поверхности часов, сметая паутину и многолетнюю пыль, отчего Татка тут же расчихалась:
– Апч-хи, апч-хи, они еще меня и до слез довели! Апч-хи, - с возмущением произнесла она.
– Ого! – восхитился отец. – Так это настоящее сокровище, дочка, клад, который мы ненароком раскопали.
– А почему? – живо поинтересовалась дочь.
– Смотри. 1892 год. Татка, ты представляешь, насколько старые эти часы?
– Старше меня? – спросила Татка.
– Старше тебя. И меня. И бабушки. И даже прабабушки, – ответил отец.
Татке было непонятно, как какая-то вещь может быть старше всех ее родственников. Просто, это в ее маленькой голове никак не укладывалось.
– И . . . что мы будем с этим ящиком делать? – спросила, заглянув в глаза отцу.
– Реставрировать! – ответил тот.
– Реста . . . что?
– Ну, то есть обновлять. Давать им вторую жизнь. Реставрировать, доченька.
– А как?
– Мы их очистим. Разберем. Смажем детальки масличком. Покроем лаком. И заставим идти.
– А куда они от нас уйдут? – спросила невинно Татка.
– Уже никуда не уйдут. Они будут ходить. И жить. И бить. И петь. И показывать.
– Ты так говоришь, как будто они живые, - возмутилась Татка. – Как этот грязный ящик может быть живым?
– Да, ты права, милая моя, сейчас этот ящик мертв, потому что был заживо похоронен в этом сарае, но мы вернем его к жизни. Вот увидишь. У нас будет своя семейная реликвия.