Семейное дело
Шрифт:
– Царский. – Чикильдеев тут же передал монету Эльвире.
– Тяжёлый… – Девушка с уважением взвесила рубль на ладони.
– А что-нибудь ещё там есть? – осведомился Небалуев, которому страсть как хотелось вцепиться в находку и куда-нибудь её спрятать. – Другие рубли?
И удостоился ещё одного удивлённого взгляда.
– Рабочих в подземелье не пускай, – подумав, распорядился Анисим. – Пусть принесут сапоги и комбинезоны на всех – мы сами отправимся вниз. – Даже нависший над проходом экскаватор не пугал Чикильдеева. – И пусть продолжают работы на других участках.
– Хорошо.
Прораб отправился
– В яму, что ли, свалился?
Подвизавшийся в охране строительства Газон застолбил за собой ночную смену – так было сподручнее бухать, не привлекая ненужного внимания всяких важных шишек и других мешающих жить персонажей, – соответственно, спал до обеда и выбрался на шум лишь в самом конце представления, когда облачённое в строительные робы начальство поползло куда-то в глину, основная масса строителей вернулась к делам насущным, а небольшая группа зевак состояла из охранников и тех рабочих, которым предстояло заняться спасением экскаватора.
– Чо случилось?
– Ход подземный открылся, – ответил дикарю смолящий дешёвую сигарету рабочий.
– Да ну! – изумился Шапка. – Как в графе Монте-Кристо?
Вопрос вызвал недолгую оторопь в силу того, что собеседники подобной закавыки не ожидали.
Сигизмунд Феоклистович Левый считался среди коллектива «холуём» архитектора, и отношение к нему было соответствующим – настороженным. Ухо при нём держали востро, но задирать – не задирали, потому что один раз попробовали, но всюду татуированный Сигизмунд Феоклистович, даром что мелкий, толстому Денискину навалял качественно, лишив двух зубов и едва не сломав руку, после чего продемонстрировал окружающим справку об освобождении, сообщил, что «не парясь, камеру держал», и больше к нему не лезли. Хотя и хотели, потому что от Сигизмунда Феоклистовича постоянно попахивало запрещённым спиртным и ничего ему за это не было.
Но это лирика.
Что же касается нынешнего случая, то все знали, что повышенной грамотностью архитекторский наушник не страдал, вот и оторопели.
– Как граф, – подтвердил опомнившийся бульдозерист. – Только другой.
– Местный, – добавил курильщик.
– Тоже сидел? – участливо осведомился Газон. И, не дожидаясь ответа, вздохнул: – Всё это… репрессии, мля, только ужас принесли. Никого тогда не жалели, мля. А меня, мля, даже и сейчас посадили, как в тридцать седьмом…
Политическое заявление тоже было встречено молчанием. Во-первых, никто ничего такого не заказывал, во-вторых, ночной охранник напрасно напомнил о недавнем визите в казённый дом, поскольку приличные люди уголовников сторонятся.
– А зачем хозяева в грязюку полезли? – продолжил расспросы дикарь. – Чего вас не заслали пачкаться?
– Не доверяют.
– Типа там грязь лечебная?
– Типа там сокровища могут быть, – резанул курильщик.
– Да ну? – Теперь пришла очередь оторопеть Шапке. – Настоящие?
– Нет, мля, фальшивые, – передразнил его работяга.
– Да ну?
– Вот тебе и «да ну»! Ты про клад графини Юлии не слышал, что ли?
– Он же не местный, –
– А, верно. – Курильщик бросил в лужу грязи «бычок» и тут же закурил новую сигарету. Перенервничал, видать. – У нас все знают, что графиня Юлия после революции тут клад скрыла. Почти сто лет его ищут, да всё зря.
– Большой клад? – деловито осведомился пришедший в себя Газон.
– Богаче Озёрских даже в Тихвине никого не было.
– Так вот оно что… – Шапка повернулся к провалу, в который как раз опускался архитектор, и, зло прищурившись, повторил: – Так вот оно что… Сука…
– Нет там клада уже, – негромко произнёс бульдозерист. – Немец его нашёл. Мне дед рассказывал.
– Ага, никто о том не знает, а твой дед знает, – поморщился курильщик, которому очень не хотелось расставаться с заветной мечтой однажды выкопать из глины невероятное богатство и куда-нибудь уехать. В Египет, например, где можно целыми днями жить в отеле, а все вокруг тебя кормят, потому что «оллинклюзив».
И в этом он не был одинок, поскольку каждый озёрец искренне считал, что рано или поздно разбогатеет – нужно только счастливый билет вытянуть.
Из глины.
– Дед у меня партизанил тут, – упрямо продолжил бульдозерист. – Он говорил, что точно видел: немец клад нашёл и в грузовик погрузил.
– Никто этого не видел, кроме твоего деда.
– А я тебе говорю…
Бульдозерист начал заводиться, но выбравшийся из провала прораб махнул ему рукой:
– Свекаев! Свёкла!! Давай свой аппарат сюда живо! Грунт проседает, и экскаватор скоро рухнет!
– Бегу!
Свекаев рванул к бульдозеру, курильщик, матернувшись, двинул к кренящейся технике, а Газон заложил руки в карманы и качнул головой:
– Клад, значит… Богатый… А ты, сука, молдаванин, кинуть меня хотел…
И перед его внутренним взором появилась чудесная картинка: он мчится на верном мотоцикле по гладкой асфальтовой дороге, за спиной, прижавшись к нему, хохочет пышногрудая деваха, а следом зелёным шарфом развеваются длинные, как волосы Рапунцель, рубли…
– Скажу честно, Валерия Викторовна, я не особенно верила в то, что вы у нас приживётесь, – с чувством произнесла Татьяна Панкратовна, за-вуч и преподаватель математики, воспользовавшись тем, что в учительской никого, кроме неё и молоденькой рисовальщицы Кудрявцевой, не было. – Вы, надеюсь, уже узнали, что я человек честный, не люблю экивоков и всегда говорю как есть.
– Да…
Однако ответа от Леры никто не ждал.
– И вот я говорю прямо: сомневалась в вас, Валерия Викторовна. Ваша манера ездить на этой… – слово «скутер» Татьяне Панкратовне категорически не нравилось, а слово «мопед» она, видимо, позабыла, – этой… машине. Ваше музицирование в ночном заведении…
– В нашей группе только совершеннолетние… – пролепетала девушка, но была остановлена:
– Не важно, Валерия Викторовна. – Завуч выдержала многозначительную паузу. – Важно то, что теперь вы с нами. И я этому рада.
– Спасибо…
– Вы – хороший учитель, а можете вырасти в замечательного.
– Я постараюсь…
– Хотя я по-прежнему считаю, что вам следует вести себя немного иначе, – с нажимом закончила Татьяна Панкратовна. – Чуть строже.
– Я буду стараться, – пообещала Лера.