Семейное дело
Шрифт:
«Приехали!»
Свёкла рассчитывал, что обслуживавший большевиков персонал разбежится и санаторий опустеет, но не подумал, что удобный комплекс зданий присмотрят для себя оккупанты.
«Гады! Кто вас сюда звал, фашисты проклятые?!»
Расстроенный кладоискатель подал назад, но неожиданно замер, услышав повелительное:
– Halt!
Обернулся и едва не наложил в штаны, увидев поднявшего карабин немца. А его напарник –
– H"ande hoch!
«Вот и смерть моя!»
Паника едва не погубила Никиту, однако он знал, что молчать не следует, и попытался объясниться в меру сил.
– Их бин… их бин очень рад!
Вскинув вверх руки, Свёкла медленно выпрямился и натянул на физиономию самую благожелательную и радостную улыбку, выглядевшую, надо отметить, весьма жалко.
– Partizan?!
Вот ещё не хватало! За партизана приняли… Перед глазами мгновенно появилось видение повешенной женщины. Истерзанной. Над которой наверняка поглумились…
– Найн, нихт! – Свекаев испуганно замахал руками. – Я не есть партизан, я… как это… от советской власти пострадавший! Я любить Германия! Я – верный друг Германия… Я есть…
Он кричал, рыдал, заискивающе заглядывал в равнодушные, фашистские глаза немцев, снова рыдал и кричал до тех пор, пока не оказался в холодном сарае.
– Я хочу вам служить! Не убивайте…
И взвыл, когда дверь захлопнулась.
«Расстреляют! За что?!»
Свёкла догадывался, что немецкая власть сурова, не зря же повсюду её враги развешаны, как в Гражданскую, при товарище Троцком, но за собой-то он никакой вины не чуял! Не было за ним ничего! Немцам не мешал, жил своей жизнью, и вот…
«Меня за что?!»
Порыдав, размазывая по небритой морде слёзы, сопли и слюни, Свёкла утихомирился, уселся в углу, дрожа на морозе, а потом принялся ходить по кругу, сообразив, что если сидеть – замёрзнешь. Власть немецкая оказалась не только суровой, но и холодной. Жестокой, как настоящая власть, но, к сожалению для Никиты, жестокой лично к нему.
«Гады! Твари! Все они одним миром мазаны! Все простых людей обижают!»
Так и подвывал он до вечера, пока не услышал шум мотора, не разобрал в щёлочку, что во двор усадьбы въехал элегантный «Хорх», и не вздрогнул, когда дверь сарая распахнулась.
Впрочем, ничего интересного на пороге не оказалось – лишь два мордоворота в серых шинелях. Не вступая в разговоры, они подхватили перепуганного Свёклу под руки и буквально внесли в дом, а затем – в кабинет на первом этаже, где за столом ожидал арестанта невысокий, щуплый и смутно знакомый немец с настолько холодными глазами, что кладоискатель задрожал сильнее, чем давеча в ледяном сарае.
– Страшно? – осведомился немец на чистом русском
– Да, – не стал отнекиваться тот и присел, как приказали, на стул. – Готов служить…
– Заткнись.
– Слушаюсь. – Свекаева чуть не стошнило от усердия. – Яволь, то есть.
– Падаль.
– Яволь.
Немец потёр лоб, поморщился, но промолчал, здраво рассудив, что лучше сразу перейти к делу.
– Меня называть штандартенфюрер фон Рудж.
– Яволь.
Фамилия тоже показалась знакомой, созвучной с другой, смутно припоминающейся, так же, как лицо щуплого фашиста, однако холод, голод и страх мешали Свёкле ясно мыслить.
– Как твоё имя?
– Никита Свекаев, господин штандартенфюрер.
– Дезертир?
– Уклонист.
Свёкла думал, что немец не поймёт, но тот оказался сообразительным. Не зря же, в конце концов, говорил по-русски без запинки и акцента. Хмыкнул, словно услышал ожидаемое, и уточнил:
– Где уклонялся?
– На охотничьей заимке, господин штандартенфюрер.
– Долго же тебе пришлось прятаться.
– У меня там дядька… Он кормил.
– Зачем пришёл в усадьбу? – резко спросил немец.
Резко, неожиданно и жёстко. Вопрос буквально хлестнул, выбил Свёклу из колеи, в которую он потихоньку влез, убаюканный простыми и очевидными расспросами, и следующая его фраза стала очевидной ложью.
– К бабе пробирался, господин штандартенфюрер. Баба у меня тут работала, думал у неё пожить да осмотреться.
– Всех, кто здесь работал, мы расстреляли.
– Что?!
– Шучу. – Тонкие губы фашиста растянулись в неприятной ухмылке. – Но я могу отдать приказ на расстрел одного тупого русского, и никто даже не спросит, почему я так поступил.
Намёк оказался настолько толстым и прозрачным, что его уловил даже уклонист.
– Господин штандартенфюрер… – У Никиты ослабли ноги, и он начал сползать по стулу на пол.
– Ты понимаешь, Свекаев, что мои люди даже не спросят, зачем я это делаю…
– Нет!
– И уж тем более не спросит начальник полиции Лациньш. Ему всё равно, кого и за что вешать.
– Нет!
– Или стрелять.
– Пожалуйста!
– Тебя выведут на задний двор, поставят у выгребной ямы…