Семейные драмы российских монархов

Музафаров Александр Азизович

Примечательно, что ни отец, ни сын в этих посланиях не затрагивали вопроса о престолонаследии, полагая, что его необходимо решать без иноземного посредничества.

В ноябре 1717 года Алексей, посетив мощи святителя Николая в Бари, в сопровождении всё тех же Толстого и Румянцева двинулся в обратный путь. Драма царя и наследника подходила к своему финалу.

Среди сторонников царевича в России известие о его возвращении вызвало недовольство и разочарование. В отличие от самого Алексея, они не верили в царские обещания и ждали худшего как для наследника, так и для себя. Не столь искушённые в политике представители простого народа и низового дворянства радовались возвращению

царевича и приветствовали во время проезда по России. Один из иностранных дипломатов доносил своему правительству: «Во время проезда царевича народ кланялся ему и говорил: благослови, Господи, будущего государя нашего! Помещики, духовные, простой народ — все отзывались в то время с любовью о царевиче Алексее».

3 февраля 1718 года в Московском Кремле, оцепленном для надёжности верными царю войсками, имевшими при себе боевые патроны, в присутствии многочисленной знати и иностранных дипломатов царевич получил из рук царя полное прощение, но тут же подписал торжественный акт, в котором отрекался от престола, так как чувствовал себя неспособным царствовать.

В ходе этой же церемонии Алексей назвал царю имена некоторых своих сторонников, которые будто бы вынудили его пойти против отцовской воли. В ближайшее время он дал обширные письменные показания. Это не вполне соответствовало букве полученного им в Империи обещания полного прощения без всяких условий, но должно было помочь царю сохранить лицо — поступок наследника объяснялся заговором неких злодеев.

Расправе в первую очередь подверглись ближайшие слуги царевича. Им ставили в вину то, что они, зная о его готовящемся побеге, не сообщили о нём «куда следует». Ближайших советников царевича — князя Долгорукова и Кикина — также взяли под стражу, но их судьба оказалась различной. Кикин был подвергнут мучительной и жестокой смертной казни — четвертованию, Василий Долгоруков отделался лишением всех чинов и ссылкой — аристократия оказала на царя давление и не позволила ему казнить представителя знатного рода. Точно так же не удалось привлечь к делу и других представителей служилой знати. Слишком уж широк был круг сочувствующих «делу царевича».

В поле зрения Тайной канцелярии Петра Толстого, проводившего это следствие, попала и первая супруга царя — Евдокия Лопухина, по-прежнему жившая в суздальском монастыре. Следствие не выявило её причастности к побегу царевича, но открыло некоторые подробности жизни бывшей царицы, в частности её любовную связь с капитаном Глебовым. Несмотря на то что Пётр расстался с Евдокией по собственному желанию более двадцати лет назад, его мужское самолюбие было глубоко уязвлено открывшимися фактами. Он предельно жестоко расправился и с самим Глебовым, и суздальским епископом Досифеем, постриженная государыня была переведена в куда более жёсткие и суровые условия — из простой монахини она стала фактически узницей.

Казалось, дело сделано. Царевич публично отрёкся от престола, его ближайшие сотрудники казнены, и никаких препятствий к наследованию трона детьми Петра от второго брака не осталось. Так полагали и иностранные дипломаты, сообщавшие в своих донесениях об окончании кризиса.

Но подлинные инициаторы «дела царевича» — Меншиков, Екатерина и узкий круг их клевретов — хорошо понимали, что на самом деле ничего не изменилось. Из числа многочисленных сторонников царевича среди аристократии к ответственности был привлечён лишь князь Василий Долгоруков, но и он подвергся весьма мягкому наказанию. По ряду внутри- и внешнеполитических соображений царь не рискнул привлекать к следствию представителей правящей элиты.

Тревожные сигналы поступали и снизу. Как мы помним, царевич пользовался популярностью

среди простонародья и низового дворянства. И это расположение общества было не поверхностным. 2 марта 1718 года некий человек простого звания подал царю бумагу. Эта бумага оказалась присяжным листом на верность царевичу Петру Петровичу, объявленному наследником престола, на которой стояла следующая надпись:

«За неповинное отлучение и изгнание от всероссийского престола царского Богом хранимого государя наследника Алексея Петровича христианскою совестью и судом Божиим и пресвятым Евангелием не клянусь и на том животворящего креста Христова не целую и собственною своею рукою не подписуюсь; ещё к тому и прилагаю малоизбранное от богословской книги Назианзина могущим вняти в свидетельство изрядное, хотя за то и царский гнев на мя произлиется, буди в том воля Господа Бога моего Иисуса Христа, по воле Его святой за истину аз раб Христов Иларион Докукин страдати готов. Аминь, аминь, аминь».

Илариона Докукина пытали и казнили, его желание «пострадать за имя Христово» исполнилось. Но его пример показал Петру и его окружению, что среди сторонников царевича есть люди отчаянные, готовые на смерть ради своего законного государя.

Несмотря на отречение Алексея, династические позиции царевича Петра Петровича были весьма непрочными. Даже после отстранения сводного брата от престола он не являлся единственным человеком, имеющим на него права. Партия сторонников Алексея могла сплотиться вокруг нового претендента, которым являлся его сын — царевич Пётр Алексеевич. Будучи рождённым до отречения отца от престола и в силу своего малого возраста защищённый от каких-либо обвинений в свой адрес, он куда более импонировал и аристократии, и русскому обществу в целом в качестве законного наследника престола. По смерти отца Алексей мог формально сдержать свою клятву, но стать регентом при своём сыне.

Для Меншикова и Екатерины это означало одно — поражение в политической борьбе и справедливое возмездие. Поэтому для них пусть и отрёкшийся, но живой и здравствующий Алексей по-прежнему был опасен и потому должен был быть уничтожен.

Ведущую роль в расправе над царевичем сыграл глава Тайной канцелярии Пётр Андреевич Толстой — один из самых авантюрных, циничных и жестоких деятелей эпохи Петра Великого. Спустя два века его прямой потомок, граф Лев Николаевич Толстой, задумает написать роман о своём предке и начнёт собирать исторические материалы. И такое в этих материалах отыщет, что откажется от первоначального замысла — больно непривлекательный образ получался.

Проблема противников Алексея заключалась в наличии царского прощения за все его вины. После возвращения в Россию царевич находился под строгим контролем и никакого повода для нового преследования дать не мог. Но Толстой быстро нашёл возможность обойти это препятствие. Как уже упоминалось выше, после своего торжественного отречения в Кремле царевич дал отцу письменные показания, назвав тех, кто «побудил его к побегу». Показания были даны в виде ответов на вопросы, составленные царём, которые предваряли следующие условия:

«Понеже вчерась прощение получил на том, дабы все обстоятельства донести своего побегу и прочаго тому подобного, а ежели что утаено будет, то лишён будешь живота».

«А если что укроешь, а потом явно будет, на меня не пеняй: понеже вчерась пред всем народом объявлено, что сие пардон не в пардон».

Этим условием царь несколько отступал от своего обещания о полном прощении без всяких условий. Но тогда, в Москве, это отступление не грозило непосредственно царевичу, а сейчас начальник Тайной канцелярии увидел в нём возможность для расправы над Алексеем.