Семейные драмы российских монархов
Шрифт:
Заболев после родов, умерла мать юного принца — Анна Петровна. Овдовевший герцог учредил в её честь орден Святой Анны, который при императоре Павле I вошёл в число российских орденов, а также очень внимательно относился к воспитанию сына. Конечно, правитель маленького герцогства не обладал ни необходимыми средствами, ни личными педагогическими талантами, но искренняя любовь к сыну и наследнику во многом компенсировали эти недостатки. Пока юный Карл-Петер жил в милом его сердцу Киле и под руководством отца постигал военную науку, его политическое положение неоднократно менялось совершенно помимо его воли, а порой и без его ведома.
Рассмотрим, как менялась династическая ситуация в России в 30–40-е годы XVIII столетия. После смерти в 1730 году юного императора Петра II
Выбирая себе наследника, бездетная императрица стремилась в первую очередь обеспечить наследование российского престола за потомками Ивана Алексеевича. Для этой цели она устроила брак своей племянницы Анны Леопольдовны с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейг-Люнебургским, представителем широко известного немецкого княжеского рода Брауншвейгов и родственником императора Священной Римской империи. Ребёнок от этого союза и должен был унаследовать российскую корону.
Императрица действовала в строгом соответствии с «Уставом о наследии престола» Петра Великого, но нормы традиционного, родового права оказывались при этом нарушенными. Были проигнорированы права Карла-Петера, который, будучи внуком царствовавшего монарха, имел прав на престол больше, чем правнук, которым явился Иоанн Антонович.
К тому же ни правительство Анны Иоанновны, ни сменившие её в 1740 году правительства регентства (сперва Бирона, а потом графа Миниха) не смогли решить ещё одну важную проблему русского двора — устроить судьбу младшей дочери Петра Великого — царевны Елизаветы Петровны. Выдать её замуж пытались и сам Пётр, и Екатерина I, и правительство Петра II, но всё безуспешно. Сам Пётр хотел выдать дочь за малолетнего французского короля Людовика XV или за сына регента Франции герцога Шартрского. Этот брак должен был послужить улучшению российско-французских отношений и уравновесить намечающийся в российской внешней политике крен в сторону Австрии.
Однако, версальский двор не проявил особой заинтересованности в улучшении отношений с Петербургом. Проект династического брака был отвергнут, причём в максимально оскорбительной для невесты форме — французы намекали на сомнительное происхождение её матери. Помимо негативных последствий для отношений двух стран, эта история серьёзно повредила и репутации самой Елизаветы.
Следующим кандидатом в женихи стал Карл-Август, епископ Любекский, — двоюродный брат голштинского герцога Карла-Фридриха, мужа царевны Анны Петровны. Интересно, что первоначально немецкий князь хотел жениться на дочери царевича Алексея, царевне Наталье Алексеевне, но императрица Екатерина I решила иначе.
Между женихом и невестой установились хорошие отношения, и всё шло к свадьбе и счастливому браку, но вмешалась случайность — в мае 1727 года Карл-Август неожиданно заболел оспой и умер.
Современные российские историки Е.А. Анисимов и К.А. Писаренко рассказывают, что был и ещё один, на первый взгляд фантастический, брачный проект — женитьба Елизаветы на сыне царевича Алексея, царевиче, а затем и императоре Петре II Алексеевиче. Такой брак мог бы объединить первую и вторую семью Петра Великого и заметно снизить внутреннюю напряжённость. Препятствием служило лишь близкое родство возможных супругов, но в Европе существовали прецеденты подобных браков, и это препятствие могло быть устранено. Другое дело, что сторонники потомков несчастного царевича Алексея чувствовали свою силу и не собирались давать потомству «лифлянской портомои» ни малейшего шанса.
В результате Елизавета оказалось удобной кандидатурой для тех сил изнутри и извне страны, которые хотели бы изменить развитие страны в свою пользу. Амбициозная в силу своего происхождения и выдающихся внешних данных, легкомысленная, а потому постоянно нуждающаяся в деньгах, не связанная семейными заботами и детьми, а потому склонная ко всякого
В отечественной популярной и исторической литературе переворот в пользу Елизаветы традиционно рассматривается как восстание русского дворянства и общества в целом против засилия иностранцев («немцев»). Первой этот тезис выдвинула сама Елизавета в качестве одного из оправданий своему поступку, и заметного количества желающих спорить с блистательной императрицей не нашлось.
Однако в реальности всё было не так просто. Во-первых, времена правления Анны Иоанновны отнюдь не были эпохой засилия пресловутых немцев. Более того, число иностранных по происхождению офицеров, чиновников и придворных заметно сократилось. Так, в 1729 году в русской армии служил 71 генерал, из них 41 иностранец (57,7%). К 1738 году из 61 представителя генералитета иноземцами были 31 (50,8%). Ещё разительнее были перемены на флоте: если в мае 1725 года из 12 новоназначенных капитанов кораблей только один был русским, то в 1741 году из 14 капитанов Балтийского флота русских было уже семеро.
Это было результатом целенаправленной политики правительства на постепенное вытеснение иностранных кадров с российской Военной и государственной службы. В 1732 году ставший президентом военной коллегии фельдмаршал Миних отменил позорное для русских офицеров преимущество иностранцев в правах и денежном содержании. Отныне все офицеры русской армии служили на одинаковых условиях и за одинаковое жалованье.
Интересно, что тезис о «засилии иноземцев» в России впервые был выдвинут… шведской пропагандой! Поражение скандинавского королевства в ходе Северной войны 1700–1721 годов болезненно воспринималось гордыми потомками викингов. Мечты о реванше у «русских варваров» занимали заметное место в массовом сознании шведского общества весь XVIII век. Русской армии пришлось ещё трижды (в 1741–1743, 1788–1790 и 1808–1809 годах) принуждать северного соседа к миру, прежде чем тот окончательно отказался от воинственных планов в отношении России.
В 1740 году Швеция, полагая, что правительство регентства в России не пользуется популярностью и не контролирует ситуацию в стране, решилось начать подготовку к войне, которая была объявлена 28 июля 1741 года. Командующий ударной группировкой шведских войск, наступавших на Петербург, велел отпечатать на русском языке следующий текст:
«Я, Карл Эмилий Левенгаупт, граф, объявляю всем и каждому сословию достохвальной русской нации, что королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения, при помощи Всевышнего, удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды ей причинённые иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы, также потребную для шведов безопасность на будущее время, а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез что многие потеряли собственность или лишились жизни от жестоких уголовных наказаний… Намерение шведского короля состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию для её же собственной безопасности от тяжкого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании».
Сходство тезисов шведов и Елизаветы о необходимости спасти страну от засилия иноземцев не случайны. Ещё осенью 1740 года шведский посланник в Петербурге Эрик Матиас фон Нолькен получил указание от своего руководства попытаться расколоть русскую правящую элиту перед военным столкновением. Посол наладил контакт с Елизаветой Петровной, обещая ей всяческую помощь в организации переворота, в том числе и вооружённую. Предполагалось, что неготовые к войне русские войска будут быстро разбиты шведами, в столице поднимется вызванное этим обстоятельством народное возмущение, на волне которого придёт к власти Елизавета. Далее последуют мир и признание со стороны новой государыни всех территориальных претензий победителя, а именно — возвращение всех отторгнутых по Ништадтскому миру земель, а также передача Швеции территории между Ладожским озером и Белым морем.