Семейные тайны
Шрифт:
Ну да, модное слово: сокрытие! Кого-чего? Тайн. А еще? Пашен. Ах, паа-ашен! К тому же еще и орошаемых!.. Никто не видел, как Асия нападала (а что толку?). Специально приехала: отвела душу, ничего более. Да, ее потом не остановишь,- вот бы и развернуть, как транспарант или полотнище, восславив активную личность, достойную династии (и эпохи).
– Не драматизируй,- успокаивает Расула Джани-бек, когда в добром настроении и прислушивается; ведь у него как когда: кажется, что из Овечьей Долины только что притопал, довольный видом полей, а порой - будто выскочил из Волчьих Ворот (единственное неудобство -
Быть Расулу начеку: чуть что, и накатится на тебя, как лавина, вся твоя откровенность!.. Нотации друг другу читают, любимое занятие - заклинание. ТАМ, куда БЕГУТ,- дело делается (утечка мозгов?), а ЗДЕСЬ заклинают: Самый Джанибека, колдун-вещатель - Самого (и его окружение), и в знак особого расположения выпускается волшебник на публику, чтоб ублажал-усыплял ее, Джанибек - кто под руку подвернется, Расул - собственного племянника, и успокаивается, что есть на ком душу отвести, племянник-политолог (арабский) своих слушателей, а Расула заклинает Асия, и вот - Джанибек, ибо в минуту, когда захотелось предаться заклинанью, Расул оказался рядом:
– Думать о будущем - роскошь.
– ?..
– Как говорит долгожитель? "Самый лучший день - сегодня". Только сей миг, и ничего больше. История,- это не вслух,- мертвый груз. Да, только сегодняшние дела.
– А потомки?
– Ну вот, ты уже для записи! Память слаба и гнев недолговечен!
– Ну а все же?
– Честно?
– Да.
– Абсолютно безразлично. Одни проклянут, придут другие, которые оправдают, дурное простят и даже забудут, а может, и вспомнят как хорошее, когда невмоготу станет.
И пошло давнее, джанибековская страсть: держать и держаться, удержать и удержаться, выдержать и жать, жать, жать. Шум в ушах, и катятся нули-колеса, снова не для записи: для себя!! да-с, и круговая порука, сплелось-переплелось: дети - не дети, и женщины - не женщины, в нулях и наука, и личики румяные, миллионы личиков, ни-че-го.
Скачут всадники-кочевники, одна лишь вытоптанная степь, и ветер в ушах. И еще о национальном духе, который ой как силен, его хоть отбавляй, качай - не выкачаешь (как нефть), а гордости национальной ни на грош!..
Откровенная беседа кончилась, как это часто случалось у Расула с Джанибеком, обидой: Джанибек ругал себя, что пустился в разговор "по душам", а Расул - что забылся, вспомнив, как однажды, когда их койки рядом были в палатке, в военный лагерь их повезли, Джанибек сказал: "Мне снился бог. Говорили с ним, о чем - *не помню. Седой, благообразный, приветливый" (?).
И, чтоб задобрить Джанибека, Расул сказал:
– Помнишь, Джанибек, ты однажды во сне увидал бога?
Джанибек решил, что Расул разыгрывает его. И неделю не подходил к телефону.
"А вы передали, что я звонил?" - недоумевал Расул, ругая себя за оплошность с богом.
Помощник, фамилия чудная: Цезарев, басом,- нет - дискантом: "А как же?" Дескать, смеет ли не докладывать, когда звонит сам Расул?
Асию б сюда, в Расулову глушь. Еще недавно о па-пяти с нею толковали, выискивая созвучия, вроде садов, ставших пустынями, и слой за слоем засыпано-спрятано, и скачут кочевники (это когда Расула на ковер вызвали, к Джанибеку).
–
– С чего это ты взяла?
– возразил Расул.
– Ладно, о Лейле, тут ты не станешь, надеюсь, возражать. Промолчал.
– …память шаблонная, положено - не положено, банкет - банкетная, ' если ^ "а" - аовая, если "б" - бэовая и так далее,- запуталась,- эйдетическая память, хотя бы здесь точно и ясно!
– А это что?
– Фотографическая! Как глянул на плакат - отпечаталось!
И снова о Джанибеке - у него такая память. Толстогубова пленил: раз услышал его стихи - и уже шпарит наизусть (перед встречей - учил).
– Ты не сказала про историческую (удел мечтателей)…- Обидно, если мертвый груз.
Расул один в доме-особняке, уже осень, двор осыпан крупными желтыми листьями, они горят в закатные часы, и на безлистных гранатовых деревьях, как игрушечные, висят алые, лакированные будто, спелые гранаты. И Зевающий Усач, оберегающий покой Расула. И неудачи с жилым домом, на который были большие надежды. Роют котлован - прорываются какие-то подземные воды, шумят источники. А может,- осенило,- водопад родников?! Забросили стройку, благоустроили родник, назвав "Родником Расула"; а как уедет, сбежит отсюда, назовут "Слезами Расула" (?); почти как инициалы: С. Р.
В первое время, когда в свои приезды к Джанибеку Расулу предоставляли слово, да-с, это он умеет, зал замирал. Молчание гробовое: "А ну, что ты скажешь?" Он сразу в бой, и его риторические вопросы, как бесценные слитки, ложатся целиком в газетный отчет (а прежде - в резолюцию, которая словно покойник: шумят, пока не вынесли, а как вынесут - забудут): "Это что же получается, а?" Или: "Вот вам еще парадокс!" - сыплет этими парадоксами-перекосами. Однажды и о "лимоне"" Толстогубое, гость Аскера Никбина, по его епархии приехал,; тот, кого жена-корреспондент ласково Тушей зовет, вот она, сидит в зале, худая, хрупкая, с грустными, как у лани, глазами, обыгрывал потом это слово "лимон" в одном из своих выступлений в огромном спортивном зале, так из него выжимал, давя, сок, эдак, и зерна вылетали изнутри и - в телеаппаратуру, щелк-щелк.
И после Расула - Девяностолетний Старец (да, да, отец шефа Нисы, которой еще нет, не встретилась Расулу, вернее, она есть: только что приехала сюда, устроилась в общежитии, чиста, целомудренна, но уже заприметили ее).
Старец сидел в зале на специально вынесенном стуле между трибуной и первым рядом, а как дали слово, к нему два рослых парня подскочили, под руки и на трибуну, а старец вдруг помолодел лицом и звонко бросил в зал, где плотно сидели ряд за рядом и ни одного пустующего места, фразу, как фугаску, и полетели осколки: