Семейный круиз
Шрифт:
А действительно родные братья и сестры при встрече становятся такими, как в детстве? И возможно ли повзрослеть, по-прежнему присутствуя в жизни друг друга? Может быть, отстраненность – это нормальное, здоровое проявление личности? Но если так, то почему порой Корду казалось, словно его лишили руки или ноги? Или аппендикса – сразу двух, потому что эти аппендиксы перестали общаться по вине хирурга, которого звали Мэттом.
Эх, Мэтт. Корду даже было жалко его – бедняга попал в сети сразу двух девиц Перкинс. Но Корд покривил бы душой, сказав, что не желает ему смерти – на его похоронах произошло бы счастливое примирение сестер.
Корд старался
– Ты меня слушаешь? – Джованни проследовал за возлюбленным на кухню, где лежал телефон Корда с тремя пропущенными звонками от Шарлотты. – Повторяю – я не из тех, кто долго ждет и мучается. Дорогой, это ненормально!
– Я слышу тебя, – сказал Корд, надеясь, что Джованни все-таки оставит эту тему. Каковы его чувства насчет того, чтобы познакомить Джованни со своей матерью? Черт, никогда, никогда в жизни.
Позднее вечером Корд купил на Центральном вокзале букет красных роз. Поезд в город Рай [33] отправлялся в 17.43. Хотя Корд уже познакомился с большой семьей Джованни и они были очень добры к нему, он все равно нервничал. Косимус, отец Джованни, проводил свой досуг на диване La-Z-Boy [34] , смотря футбол, а еду и выпивку ему подносила его жена Роуз. В их маленьком домике, пропахшем макаронами зити, вечно толклись многочисленные родственники и друзья. И Корд не знал, как воспримут Ломбарди весть о помолвке своего сына-гея.
33
Маленький прибрежный город в округе Уэстчестер, Нью-Йорк.
34
Американский производитель мебели.
Как хочется баночку пива – нет, семь баночек. Корд так и не научился «чувствовать» свои чувства. Когда стамфордская электричка отъехала от вокзала, Корд съел батончик Twix. Он знал: надо немного потерпеть, и нервозность пройдет. А там его встретит Джованни, его отрада.
– Я им все сказал, – объявил Джованни, когда они сели, пристегнувшись, в материнскую «Тойоту», и взяли курс на Мид Плейс.
– О, нет, скажи, что это неправда.
– Правда, – ответил Джованни. – Не переживай.
– Меня сейчас стошнит. – Корд опустил стекло, надеясь, что свежий воздух принесет облегчение. Они ехали по Печиз-стрит с ее бесконечными магазинчиками: еда навынос June amp;Ho, «Свежее Мясо от Крисфилда», потом клиника окулиста, ювелирный магазин. Джованни рассказывал, что в детстве родители посылали его в сигаретную лавку, и Роуз всегда добавляла мелочи, чтобы ее сыночек купил себе пакетик жевательных конфет в форме рыбок.
– Не понимаю, чего ты стыдишься, – сказал наконец Джованни.
Корд взглянул на него:
– Я… – попытался сказать Корд.
– Это же здорово, – продолжил Джованни. – Я был на куче свадеб, когда моих сестер и кузин засыпали цветами. А сегодня – мой день. То есть наш. И меня беспокоит, что именно ты воспринимаешь это как нечто неподобающее.
– Прости, – сказал Корд.
– Возьми себя в руки, – бросил Джованни, подруливая к родительскому дому.
Корда накрыл страх – по-другому и не сказать. Одинокий голос был голосом отца, который требовательно повторял: Возьми себя в руки, в конце концов, и сделай как надо. Так бывало, когда у Корда не получалось поймать бейсбольный мяч.
– Приехали, – сказал Джованни.
– Прости, – сказал Корд. Он долго вылезал из машины, перед глазами все поплыло, как будто сейчас он грохнется в обморок.
– Да что ж такое? – с обидой произнес Джованни. – Почему бы тебе не гордиться собой?
Корд не успел ничего ответить, потому что дверь распахнулась, и к ним выбежала Роуз. Полная женщина в полиэстровых лосинах, в футболке и фартуке. У нее были седые до плеч волосы, на лице – аляповатая косметика и огромные накладные ресницы. Она сразу же заключила Корда в объятия. От нее пахло цветочным парфюмом и помидорами. Корду сразу полегчало. Одинокий голос молчал.
– Корд, я приготовила макароны зити. Ты поешь с нами?
Как хорошо в объятиях матери, принимающей тебя таким, какой ты есть.
7 / Реган
Реган проснулась в комнате дочери. Страдая от бессонницы, она частенько приходила к Флоре. Прильнув к своей сладкой девочке, она чувствовала себя в большей безопасности, чем рядом с собственным мужем.
Какое-то время Реган просто лежала и смотрела, как дышит Флора, любуясь изгибом ее носа и черными ресницами, контрастирующими с молочно-белой кожей. Сейчас она даже засомневалась в своем плане. Впрочем, она клятвенно пообещала себе, что с Флорой все будет хорошо.
Реган встала с кровати, потянулась в своей шелковой пижаме и прошлепала по коридору в сторону супружеской спальни. Мэтт спал, откинув в сторону одну руку, словно пытался до чего-то дотянуться. Рот его был открыт, он громко и бессовестно храпел. И Реган подумала уже не в первый раз: как он умудряется вести себя так непринужденно? Про себя Реган полагала, что ее бессонница взялась от страха потерять контроль над собой. В старших классах ее учитель рисования Альфонсо Рэгдейл говорил, что она очень красивая во сне. Если задним числом отмести грязную подоплеку данного комплимента, Реган вдруг подумала: а не получилось ли так, что подсознательно она решила, что должна быть прекрасна во сне всегда – и эта установка только разрушала ее и мешала расслабиться.
Сейчас Реган находилась в некотором смятении. Накануне позвонила мать и сообщила престранную новость: она выиграла круиз по Средиземноморью и хочет, чтобы ее дети присоединились к ней. И сама Реган, и ее брат с сестрой. «Дорогая, прошу тебя, – попросила Шарлотта. – Пока я не ушла из этого мира, позволь мне свозить вас в Европу».
Ее мать любила пафос.
– Прошу тебя! – громко повторила в трубку Шарлотта.
– Даже не знаю, что сказать. – Меньше всего на свете Реган хотела променять детей на путешествие в компании собственной матери, сестры и брата.