Семи смертям не бывать

Кучкин Андрей Павлович

Накануне штурма Чеверев и Чирков были вызваны в штаб дивизии. Комдив ознакомил их с приказом, согласно которому Чиркову с его группой разведчиков предстояло открыть бой. Задача была сформулирована кратко — внезапным налетом прорваться в тыл противника, вызвать панику и отвлечь, внимание. Группа разведчиков должна была пройти через болото, Это направление было предложено Чирковым.

Болото считалось непроходимым. На этом участке белые, естественно, считали, что они в безопасности. И действительно, через болото не удалось бы провести крупное подразделение. Но небольшой отряд ловких и смелых разведчиков, как утверждал Чирков, может пройти.

Темной осенней ночью разведчики подошли к болоту. Позади осталось боевое охранение азинцев.

А в версте от него полк и батальоны бесшумно занимали исходные позиции для атаки. Вслушиваясь, как тоскливо завывает в поле ветер, трудно представить, что в эту минуту где-то поблизости идет оживленное движение больших воинских колонн.

Болото обследовано разведчиками, поставлены вешки, по которым нужно ориентироваться, переходя его вброд. Шаг или два в сторону — и можно провалиться в засасывающую, вязкую тину. Она схватит и не отпустит. Уклоняться в сторону от указанной вешками дороги опасно: подстерегает гибель.

Нельзя ни разговаривать, ни курить: малейший шум или мелькнувший огонек могут выдать разведчиков. А если схватит и потянет тина — молчи, не выдавай товарищей. Что бы ни случилось — ни звука, ни стона. Это первое условие, обеспечивающее успех.

Бесшумными тенями движутся разведчики через болото. Чирков впереди. Неторопливо, ощупывая ногами кочки, он прокладывает путь.

Вот что-то булькнуло позади. Что там? Но останавливаться нельзя. Вперед, только вперед!

На животах выползли из болота. Где-то недалеко должно быть боевое охранение белых. Да, так и есть. Доносятся голоса — разговаривают двое. Разведчики подползают на близкое расстояние к солдатам. Еще минута — и оба солдата сидят связанные. От неожиданности и испуга они потеряли голос, заикаются, не могут связать слова. Но постепенно, увидев, что их не собираются убивать, приходят в себя. Оба охотно отвечают на вопросы. Получив от солдат нужные сведения и узнав пароль, разведчики двинулись дальше, к землянкам.

Сладок предутренний сон. Покинув холодные и сырые окопы, спят ижевцы в землянках, С этой стороны никто не ждет нападения. Болото— надежный защитник. Но вдруг тишину разрывает выстрел. Рвутся гранаты. Начинается паника. Из землянок выскакивают солдаты и попадают под губительный огонь. Разведчики расстреливают мечущегося в панике врага.

К месту боя уже спешит подкрепление. В штабе белых, очевидно, решили, что азинцы пытаются прорвать здесь оборону. Каки предполагал Азин, белые клюнули на приманку. В то время когда растерявшиеся офицеры погнали к болоту батальоны, Чирков со своими разведчиками уже отходил обратно. И вот тут, на исходе ночи, цепи азинцев с возгласами «Даешь Ижевск!» пошли в атаку.

Бойцы ножницами резали проволочные заграждения, лавиной обрушивались на окопы. Ожесточение боя было велико. В окопах бились прикладами, душили друг друга руками. Вот занята первая линия обороны. Но атакующие не останавливаются. Вперед! Вперед? Дальше! Дальше! Только к вечеру определился полный успех красных. Ижевская твердыня пала. В день годовщины Октября, 7 ноября 1918 года, 2-я армия сообщила об этой победе в Москву Владимиру Ильичу Ленину.

В тот же день из Москвы пришел ответ:

«7 ноября 1918 г. Командующему 2-й армией.

Приветствую доблестные красноармейские войска со взятием Ижевска. Поздравляю с годовщиной революции. Да здравствует Социалистическая красная армия!

Ленин».

Полк Чеверева, отличившийся при штурме города, был награжден Красным знаменем.

Радостно было сознавать Чиркову, что в этой победе есть доля и его труда.

СЕМИ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ

Как-то еще на фронте империалистической войны, под Перемышлем, Чирков услышал рассказ о солдате, возомнившем себя неуязвимым для немецкой пули. Этот солдат, если верить рассказу, с первого дня войны ходил в атаки, добывал по заданию штаба «языков», штурмовал укрепленные города —

и ни одна пуля даже не оцарапала его. Уже давно все, кто начал воевать вместе с ним, лежали в земле или залечивали раны в госпиталях. А он, словно какой-нибудь офицер, отсиживающийся в укрепленном блиндаже, был жив- здоров. Однажды после особенно кровопролитной атаки, когда почти весь полк остался в поле, не вернулся назад и солдат. Видно, и его нашла, наконец, смерть. Но нет. Вечером, когда окончательно стемнело, он приполз с поля в свой окоп, плюхнулся мешком на дно. Весь день он пролежал среди трупов, прикидываясь мертвым, чтобы не выдать себя немецкому снайперу, а когда стемнело, вернулся к своим. С тех пор изменился солдат. До этого был тихим, а теперь громко заговорил. Словно подменили его. «Меня, братцы, пуля не берет, — говорил, посмеиваясь, он, — я заговоренный». И чтобы доказать, что это действительно так, ходил в рост по окопу, напрашивался в разведку и каждый раз, возвратившись назад, смеялся и с вызовом смотрел на всех; дескать, вот вам, не верите, что заговоренный» так и черт с вами, а я все-таки жив!

Долго продолжалось так, пока не вызвали однажды солдата в штаб фронта, — видно, и туда дошла слава о нем. Дали ему задание раздобыть во что бы то ни стало «языка». И где же? На самом трудном участке, там, где вот уже месяц, как ни билась разведка, не могла ни одного, даже самого плохенького, немца взять в плен.

Выслушав приказ начальства, солдат только ухмыльнулся, быстро собрался в разведку, захватил мешок — и был таков. Всю ночь в той стороне, куда уполз солдат, стояла мертвая тишина. И только под утро, против обыкновения— немцы в это время всегда спят, — раздалась вдруг беспорядочная стрельба. Чего всполошились немцы, по кому палили они, что произошло в ночной темноте, — кто скажет? Только не вернулся назад солдат. Ждали его день, ждали второй и только на третий перестали ждать.

В этом месте рассказчик, поведавший Данилке всю эту историю, сделал паузу.

— Да ведь что говорят, — уже шепотом закончил он, — жив солдат. Ходит, переодевшись в немецкую форму, по тылам, где стрельнет немца, а где удушит. А назад возвращаться не хочет. Я, говорит, не желаю, чтобы офицеры командовали мной. Я сам по себе буду. И сколько ни охотятся за ним немцы, не могут поймать.

Этот рассказ надолго поразил Данилкино воображение. Все ему мерещился солдат, бродивший по немецким тылам. Он даже представлял его внешний вид: маленький, верткий, жилистый, нос пуговкой,совсем как один Данилкин друг-приятель. Тот тоже никогда не унывал, а когда приходилось туго, только посмеивался и говорил: «Живы будем — не помрем. Нас голыми руками, брат, не возьмешь!»

Почему-то всегда, вспоминая о солдате, Данилка начинал думать и о себе. В памяти всплывали разные случаи из его жизни.

Однажды — это было на шумной волжской пристани — разгружали баржу. Данилка бежал с мешком зерна на плечах по скользким и узким мосткам, переброшенным с баржи на берег. На полпути он поскользнулся и свалился в воду. Накануне один грузчик, тоже молодой и неопытный, свалившись с мешком в воду, сломал себе ногу и едва не утонул: вытащили его на берег полуживого. А Данилка отделался ушибом, вылез из воды целехонек да еще и мешок с зерном вытащил. Подрядчик, вместо того чтобы прогнать его, как всегда поступал в таких случаях, только строго посмотрел и вычел полтинник из заработанных им денег — только и всего.

А вот другой случай. Было это в Москве, куда Данилка попал незадолго до войны. Жил он тогда в «Ржановской крепости» — огромном доме, принадлежавшем купцу Ржанову. Это была знаменитая московская трущоба, населенная голытьбой, мелким ремесленным людом, спившимися чиновниками, разорившимися купчиками, словом, настоящее дно. Ютилось здесь по нескольку человек в каждой каморке, платили за жилье гроши. Но из этих грошей складывался у хозяина крупный куш. Дом буквально кишел жильцами, поселявшимися здесь иногда на одну ночь или застревавшими на годы.