Семи смертям не бывать
Шрифт:
— Говорю, мобилизованный, — бурно врывается в разговор Данилка. — Вот возьмете меня к себе — пойду тоже. Кто мобилизует, туда и должен идти. На то и власть, — убежденно заканчивает он.
Офицер улыбается. Расспросить бы подробнее этого простака, да нельзя задерживаться здесь, под самым боком у Чеверева. Придется в штаб отправить. Пусть поговорят там с ним «по душам».
— Ладно, — решает он. — Отвезут тебя в. Бакалы. Там и мобилизуют.
И он подмигивает солдатам. У тех на лицах улыбки. Да, в Бакалах
По-прежнему тянутся вдоль дороги мирные золотистые поля, по-прежнему томит и навевает дрему жаркий полдень. Так же трусит рысцой лошадка, и телега тарахтит, отмеривая версту за верстой. Может, померещилась Данилке эта нежданная-негаданная встреча на дороге? Да нет, не померещилась. Рядом с ним, свесив с телеги ноги и дымя цигаркой, сидит солдат-конвоир. Стоит Данилке пошевелиться, как солдат поворачивается к нему. Глаза у него внимательные, злые. Это он уговаривал офицера отправить Данилку в расход. «Кулацкий сынок, должно быть, набрался злости на нашего брата, — решает Данилка. — С этим ухо надо держать востро».
Данилка лежит на сене, прикрыв веки, как будто дремлет. Но мысль работает напряженно, четко. С каждым поворотом колеса все ближе к Бакалам. А там, в штабе, спасения не будет. Данилка знает: в Бакалах — смерть.
Он внимательно изучает своего конвоира — его скуластое, широкое лицо, сильные руки, сжимающие винтовку. Из-под фуражки паклей торчат светлые волосы. Солдат жмурится на солнце, довольный, должно быть, что все дальше отъезжает от Дюртюлей. Данилка бесшумно лезет в карман за кисетом. Солдат немедленно поворачивается к нему, настороженно следит за его рукой. Да, стреляный, видно, воробей. Этого легко не проведешь.
В голенище правого сапога Данилка перед самым отъездом из Дюртюлей засунул маленький браунинг. Чеверев отобрал его у пленного чешского офицера, подарил разведчику. С тех пор Данилка не расстается с этой изящной блестящей вещицей, такой безобидной на первый взгляд.
Во время допроса он ждал, что его обыщут и отнимут браунинг. И он говорил, говорил, только бы отвлечь мысли офицера от обыска. Теперь этот маленький браунинг — единственная надежда на спасение. Надо вырваться во что бы то ни стало. Пока не поздно предупредить отряд о нависшей опасности.
Кто ездил по проселочным дорогам, тот знает, как влияет на путника безоблачное небо, раздольный простор полей. Мир и тишина с каждым шагом коня, кажется, так и входят в душу. Данилка с надеждой следит за своим конвоиром. Человек же он, хоть и кулацкий сын. Может, и его смягчит, утихомирит дорога.
— Косить пора, эхма, — вздыхает Данилка.
Помолчав, солдат отзывается:
— Чего захотел! А у самого небось ни двора ни кола нет.
— У кого, может, и нет, а я не жалуюсь, — спокойно парирует Данилка.
— Коли было бы, не служил бы у красных на побегушках.
—
Он пытается завязать разговор, втянуть конвоира в безобидную словесную перепалку, вызвать к себе доверие. Но тот, насмешливо покосившись на него, цедит сквозь зубы:
— Да ладно тебе врать-то. Думаешь, не вижу, кто ты такой есть? Вот в Бакалы приедем, там и ври. Их благородия брехунов любят. Сразу уши развесят. А мне не вкручивай. Видал я вашего брата, перевидал. За версту узнать могу.
— Ну и что, узнал? — с вызовом спрашивает Данилка.
— А то нет. Была б моя воля, не возился бы с тобой. Налево кругом — и прямым сообщением к богу шагом марш! — И он прихлопывает цепкой рукой по винтовке, с веселой злостью оглядывает Данилку. — Лежи, говорю, смирно, не шевелись. Чего по карманам лазишь?
— Карман не чужой.
Солдат, наклонившись, неожиданно быстрым движением ощупывает карманы Данилки.
— А ну, выверни вот этот! — приказывает он.
Данилка нехотя выворачивает карман. На сено вываливаются кисет и зажигалка. Взяв зажигалку, солдат осматривает ее.
— У кого украл, а?
— «Ах, гад!», — думает со злостью Данилка. Он молчит, боится сорваться, внутри все так и клокочет. «Ничего, стерплю, и не то терпеть приходилось», — пытается унять он себя.
Данилка лежит на сене, запрокинув голову. В небе чередой бегут облака. Поваляться бы сейчас, ни о чем не думая, где-нибудь у прохладной реки на берегу. Да нет, не вовремя размечтался. Приподнявшись, он ловит искоса брошенный на него злой взгляд.
— Чего ерзаешь?! — прикрикивает на него конвоир.
Сколько еще осталось до Бакал? Данилка с надеждой смотрит на солнце. Стемнеет ли до того, как они приедут? Пожалуй, нет, доберутся еще засветло. Лошадь неутомимо трусит рысцой. Хоть бы сломалось колесо, что ли, или произошло что-нибудь, что задержало бы их. Видно, эта проклятая телега сработана навечно.
Дорога свернула вправо, и сразу же за поворотом показались шагавшие навстречу люди. Они шли тесной группкой, поднимая пыль босыми ногами — сапоги несли в руках, перекинув через плечо. Шли быстро, весело переговариваясь между собой. Их бодрые, оживленные голоса далеко разносились в тишине летнего полдня.
Поравнявшись с телегой, они остановились, с любопытством осмотрели сидящих в ней. Телега тоже остановилась. Конвоир встревоженно щелкнул затвором, спрыгнул на землю. Толкнул прикладом возницу в спину:
— Чего остановился? Давай погоняй!
Данилка тоже попробовал сойти на землю, но солдат прикрикнул:
— Сиди, не шевелись!
Подумав секунду, Данилка все же соскочил с телеги, беззлобно ухмыльнулся:
— Ноги затекли, поразмяться малость…
Чей-то радостный голос прервал его: