Семибоярщина
Шрифт:
Шуйский ожил. Он тотчас стал подкупать стрельцов, которых в Москве было тысяч до восьми, чтобы захватить престол. Москвичей охватил страх. Грозили поляки, требуя признания Владислава, грозил «вор» со своей силой, а тут еще Шуйский готовился затеять смуту в самой столице. И вот несколько человек решили устранить его.
Девятнадцатого июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей: Ивана Салтыкова, Петра Засекина, князя Туренина, князя Василия Тюфякина да Мерин-Волконского, и подговорил монахов из Чудова монастыря;
— Куда? Зачем? — в смятении и ужасе спрашивал Василий.
— В монастырь! Так смекаем, что пора тебе чин монашеский принять, — с глумлением ответил Захар.
Они подъехали к монастырю. Василий Шуйский бился в их руках.
— Люди московские, — говорил он с плачем, — что я вам сделал? Какую обиду учинил? Разве за то, что воздал месть тем, которые содеявали возмущение на святую нашу православную веру и тщились разорить дом Божий? Разве за то, что мы не покорились Гришке-расстриге?
— Иди, иди! Полно жалобиться! — грубо толкнул его в храм Ляпунов. — Говорят, такой тебе час пришел!
— Не хочу, и никто не заставит меня! — закричал Василий.
Ляпунов взял его за плечи и почти принес на средину церкви.
Никогда ничего подобного не видали монахи и, полные ужаса, безмолвно покорялись.
— Начинайте, отцы честные! — приказал Мерин-Волконский.
И страшный обряд насильственного пострижения начался. Василий Шуйский бился и кричал на все вопросы, что не хочет быть монахом, но за него громко и четко отвечал князь Туренин, а Ляпунов не выпускал его тщедушного тела из своих железных рук. Насильно надели на него рясу и насильно водворили в келье.
В то же время так же насильственно постригли его жену, Марью Петровну, в Вознесенском монастыре.
Так окончилось царствование Василия Шуйского.
Глава XXI
Новый царь-поляк
Терехов все это тяжелое время работал без устали. Привезя письмо Прокопия Ляпунова к брату Захару, он с ним вместе работал над свержением царя Василия, сносился с коломенскими ворами, писал грамоты и словно искал в этой горячей деятельности забвенья.
— Уж и горяч ты до дела, Петр Васильевич! — говорил ему князь Голицын, у которого вместе с Ляпуновым жил Терехов.
— Это что за работа! До меча бы!
Князь Голицын вздыхал.
— Да, кабы в рати да такие воины, да над ними покойник наш, князь Скопин-Шуйский, не полонили бы нас поляки!
Если удивлялся деятельности Терехова Голицын, то еще большее удивление охватило его друга, Семена Андреева. Они встретились, как родные братья, и Семен сразу увидел, как осунулось и побледнело лицо Терехова.
— Петя, что с тобой? — воскликнул он.
Терехов обнял его за шею руками и расплакался, как малое дитя.
— Нет,
— Петя, Бог с тобой! Очнись! Что приключилось? — спрашивал его Семен.
— Ах, Сеня! Увезли, скрали! — воскликнул Терехов и рассказал все, что узнал от Беспалого Федьки.
Семен вскочил с лавки и начал ерошить волосы в волнении.
— Знаешь ли хоть, кто сделал это? — спросил он.
— Ходзевич, поручик у Сапеги. Потом он к Смоленску бежал!
— Ну и что же ты задумал?
Терехов сверкнул глазами.
— Искать его! — пылко ответил он. — Найти его хоть на дне моря, наказать и отнять голубку мою.
— Так зачем ты здесь, в Москве? — удивился Семен.
— Да ведь я же послан был. В этом мы для матушки-Руси толк видим. Так брошу ли дело общее ради своего?!
— Так, так! Прости меня за речь неразумную! Слушай же, — торжественно сказал Семен, — как кончится дело наше или хоть передышка будет, я — твой пособник! Не сойду с коня, не сниму меча, не скину кафтана, пока не сыщем твоей голубки и ее злодея! Вот тебе крест на том! — И, обернувшись к киоту, он широко перекрестился.
Терехов обнял его.
— Я знал, что ты — мой помощник. Недаром мы братались с тобою.
— Теперь постой! Что ты думаешь делать, как искать?
— Искать Ходзевича и у него вырвать Олюшку!
— Ты что же думаешь, она у него? Не может быть! Сам подумай: дело ратное, мыслимо ли ему возить с собою твою Ольгу? Куда он денет ее? Как повезет? На коне, что ли?
Терехов задумался.
— Так где же она?
— Верно, спрятал он ее куда-нибудь. По-моему, не его, а ее искать надо; она не с ним.
Лицо Терехова вдруг просветлело. Он встал, схватил Семена за плечо и почти прокричал:
— Слушай, ведь он в ту же ночь подрал из Калуги? Так? А потом под Смоленском осада, ратное дело, Семен, она, может быть… девушка? А?
Семен сразу понял его состояние.
— Я думаю, так, — кивнул он, — и боюсь одного: как бы он не услал ее в Польшу, Литву.
— Ну, это — полбеды, — ответил Терехов, — лишь бы жива была и… девушка! — И новый припадок тоски овладел им.
С этого часа они нередко говорили о планах своих поисков, но дела увлекли и Семена, и Терехова.
Был вечер того страшного дня, когда Терехов привез свой ответ из Коломенского и был насильно пострижен в монахи царь Василий Шуйский. Разбитый волнениями и уставший от тревог, Терехов сидел в своей горнице и торопливо ел ужин, запивая его медом. В это время к нему вошел Семен Андреев.
— Что, устал, Петруша? — участливо спросил он.
— И не говори! — ответил Терехов. — А еще больше тоска гложет — тоска о том, что нехорошо Захар сделал с царем Василием, и о том, что будет с нами.