Семибоярщина
Шрифт:
— Сердце мое, здрада!.. [82] Спасайся!..
Кинул и исчез. Куда спасаться, зачем, от кого? Если нужно спасаться, почему он сам ее не спасает? Вся дрожа от страха, она наспех набрасывает на себя юбку и, наполовину одетая, с растрепанными волосами, кидается опрометью на лестницу в нижние покои дворца и укрывается в погребе… Еще страшнее во мраке и одиночестве… Затем опрометью бежит снова наверх. Толпа уже хлынувших на лестницу бояр ее сталкивает. Она падает и больно ушибает руку. В покоях слышатся выстрелы. Бурным потоком разрастается во дворце грозный шум и гул голосов. Она устремляется наверх в свои покои. Там, вне себя от ужаса, толпятся придворные дамы. Ее второй паж, юноша, почти мальчик, Осмольский, среди них… Аленина нет: она вспоминает, что с вечера он ушел к боярину Роща-Сабурову и, наверно, заночевал у него. Как ни безвыходно положение, она не лишается самообладания, велит запереть двери. Их мгновенно высаживают… Раздается выстрел — Осмольский падает мертвым. Пуля, направленная в него, задевает фрейлину, старуху Хмелевскую, и старуха, раскинув руки и обрызгав ее кровью, падает навзничь. Толпа врывается, набрасывается на женщин с площадной бранью, бесчинствует. К счастью, мятежники ее не узнают. Она успевает укрыться за юбкой Варвы, и ее не трогают. Потом входят бояре и приказывают отвести ее с другими женщинами в отдельный покой.
82
Измена.
Какие
Проходили дни, она свыкалась с неудобствами своего подневольного положения и верила, что скоро ее освободят, что скоро вернут ей высокое положение. Но надежды вспыхивали и гасли. Вместе с отцом ее перевели из Кремля сначала в старый дом Бориса, где, в отмщение ее недавнего злорадства, мерещилась ей по ночам тень погубленной Дмитрием несчастной Ксении. Потом к Афанасию Власьеву, ее соседу по брачному пиршеству в Кракове, наказанному и сосланному после гибели Дмитрия. Она все не теряла надежды. Узнав о воцарении Шуйского, она начала мечтать покорить сердце царственного старичка, в то время еще неженатого, и, став его подругой, снова вернуться к престолу. О, лишь бы выпустили ее на волю, она бы сумела прибрать к рукам царя, пленить его и отстоять себя! Но страстному желанию выбраться не суждено было осуществиться: ее с отцом и уцелевшими после роковой ночи поляками сослали в Ярославль. В это изгнание ее сопровождал и придворный аптекарь Стась Колочкович. Слезами и просьбами она выманила у него склянку с ядом, который до сих пор на всякий случай хранится у нее: в нужную минуту он ее выручит. Но, вымаливая тогда яд, она далека была от мысли о необходимости воспользоваться им. Самоуверенность ее не покидала, хотя поводов для надежд на счастливый поворот судьбы почти не оставалось. Она была несчастнее и беднее последнего пахолка, разделявшего ее изгнание. А уж придворный аптекарь Колочкович, несомненно, был богаче ее. Правда, за свои марципанные пиршественные украшения он платы получить не успел, но по крайней мере сохранил все свои духи, снадобья и притирания, тогда как она все потеряла — и драгоценности и наряды. Ей оставили единственное черное платье. И все же она не унывала и быстро смирилась с этими утратами. Ее самообладанию помогало легкомыслие. Да, да, она легкомысленна, но оно и к лучшему: она не умеет близко принимать к сердцу тяжелые испытания. Отец после смеялся над нею: лишенная всех сокровищ, она перед изгнанием из Москвы обратилась к боярам с единственной просьбой — чтобы ей вернули ее маленького чумазого арапчонка, привезенного с собой из Кракова. Она так трогательно просила об этом, что глупую просьбу ее поспешили исполнить. Тогда же вернули ей и заветную шкатулку с письмами, стоящую у нее теперь на коленях.
Глава XI
Со ступеньки на ступеньку
В этой заветной шкатулке, хранившей историю ее жизни, после большой пачки писем Дмитрия — свидетелей ее безмерно счастливой полосы жизни — других хранится немного. Не хочется и перечитывать их, радостного они напомнят не много.
Вот короткие извещения случайных доброжелателей из Москвы и Польши, подтверждавшие дошедшие до нее еще во время переезда из Москвы в Ярославль слухи и том, что Дмитрий вновь чудесно спасен, что он жив и готовится снова победоносно вернуться на престол. Этим слухам она и хотела, но не могла верить. Правда, она слышала, что на Лобном месте лежал труп, вовсе не похожий на Дмитрия, и что поэтому его лицо было накрыто маской. Но, с другой стороны, было столько неопровержимых доказательств гибели мужа! В этом ее убеждал и сопровождавший в изгнание верный Аленин, который был свидетелем всех страшных событий в Москве. Но как ни неправдоподобны были эти тайком доставлявшиеся ей письменные заверения доброжелателей о чуде спасения Дмитрия, она за эти два невыносимо долгих года жизни в Ярославле только и жила мыслью о возможности такого чуда, о возможности появления… нового Дмитрия, готового ее спасти. Вот краткое, с осторожными намеками письмо, подтвердившее ей появление Дмитрия в Самборе и признание его ее матерью. Этому она совсем поверить не могла, но стала с нетерпением и любопытством ожидать событий. И они наступили. Она вскоре узнала о вступлении Дмитрия из Польши в пределы Московского государства, затем о том, что он благополучно достиг Москвы и расположился станом в Тушине. В августе 1606 года, согласно договору нового московского царя с королем, ее вместе с отцом и соотечественниками решено было отправить в Польшу. Перед отъездом она получила известие о том, что в пути на отряд, сопровождавший ее, будет сделано нападение, которого ей не следует страшиться: если она захочет, ее отвезут в тушинский стан к ожидавшему ее «мужу». Надежда на поворот к лучшему, на близкое спасение заговорила в ней. Убежденная, что мужа в Тушине она встретить не может, все-таки решилась во что бы то ни стало увидеться с тем отважным человеком, который хотел быть ее мужем. Страстное желание вернуть себе корону и высокое положение, которым она так мало пользовалась, страсть к приключениям властно толкали ее в Тушино. Через какие бы опасности, испытания и сделки с совестью, вплоть до утраты стыда и чести, ей ни пришлось пройти, она решила добиться желанной цели. Отец, этот жалкий торгаш ее честью ради своих корыстных целей (о, несмотря на свою привязанность к нему, она давно его раскусила!), конечно, только поддерживал ее решимость. Давно долгожданный день отъезда наступил. В пути произошло нападение, о котором она предупреждена; ее освободили и предъявили грамоту супруга, список с которой лежит здесь перед глазами: нежный супруг нетерпеливо ждет ее и молит о приезде. Аленин в последний раз предупреждает и просит одуматься: ведь сомнений нет, он своими глазами видел мертвого Дмитрия. Минута страшного раздумья и — ух! — зажмурив глаза, она кидается в бездну. Вот роковой день первого сентября, ее свидания с «милым мужем» наедине, в шатре близ Тушина в лагере двоедушного, игравшего в свою пользу коварного соотечественника Яна Сапеги. Это свидание!.. Она и сейчас содрогается при воспоминании о нем. Увидев «супруга», она вскрикнула, зажмурила глаза, в ужасе протянула вперед руки, чтобы оттолкнуть и защититься от него. Перед ней стоял грубый, страшный, отталкивающего вида разбойник, нагло ухмыляясь и дыша чесноком и винным перегаром. Отдаться такому извергу! Нет, нет, лучше смерть! Она в первом порыве отчаяния так и крикнула: «Лучше смерть!» — и, несмотря на все свое самообладание, почти лишилась сознания. В тот день ее оставили в покое, но на следующий за нее снова принялись отец, Сапега и патер-иезуит. Убеждали ее, говорили о величии жертвы ради блага родины и Святой Католической церкви. Доброго, благодушного отца Анзерина уже не было возле нее. Может быть, он дал бы ей благой совет… или, вернее, добродушно-философски утешил бы мыслью о том, что не следует пренебрегать благами и сокровищами мира сего.
Семь дней советчики убеждали ее; она решилась, и на этот раз бесповоротно. Правда, она потребовала для себя полную независимость от «мужа», пока он не посадит ее на престол. Он дал торжественное обещание, но не сдержал его и заставил тайно повенчаться. И вот она, гордая красавица, «царица московская», с нескрываемым отвращением, с трудом поборов брезгливость, принудила себя стать женой этого мерзкого человека. Она и сейчас помнит, что тогда эта связь вызвала в ней такое презрение и омерзение к самой себе, что сама корона царская, которую она покупала такой постыдной ценой, потускнела, утратила свою привлекательность и лучезарный блеск. Казалось даже, что, если она действительно станет царицей, корона не вернет ей уважения к себе. Но делать нечего, пришлось свыкаться с новыми
Вот письмо от отца, где он шутит над ее легкомыслием. Она писала ему об ужасах своего положения, молила посочувствовать и помочь ей вернуть корону. В конце письма, после слезных излияний, у нее невольно сорвалась глупая просьба: прислать двадцать локтей узорчатого бархата на платье да, если представится случай, побаловать ее несколькими лососями, до которых она была большой охотницей, и хотя бы небольшим бочонком сладкого венгерского вина, на что отец ей ответил: «Сочувствую тебе, дочурка. Трона вернуть тебе не могу, а вина и бархату на платье посылаю. Авось они заменят тебе трон, как печаль твою об утрате его два года назад утешил чумазый арапчонок». Да, да, отец, ради своекорыстных целей втянувший ее в позорную игру, издевался теперь над ее легкомыслием, не понимая, что именно оно-то спасло и спасает ее до сих пор.
Потом стало еще хуже. «Государь» сбежал, его поймали и грозили поколотить. Но он сбежал вторично, укрывшись на дровнях под кучей навоза. Ее пребывание среди тушинцев, ставших на сторону Сигизмунда, стало угрожающим. Тогда, с Варвой и Алениным, она верхом бежала вслед за мужем. Свернув по дороге в Дмитров к недавнему другу своему Яну, она умоляла его вступиться за нее.
Дмитров тогда осаждали и готовы были взять приступом войска молодого московского героя Скопина-Шуйского. В минуту крайней опасности, когда москали уже одолевали поляков, она кинулась на стены города, сражалась, как простой солдат, вдохновила примером удали соотечественников, спасла Яна. И что же? В благодарность за эту помощь ее милый Ян посоветовал ей просить прощения у Сигизмунда, да и, по-видимому, готов был сам выдать ее королю, в милостях которого он уже нуждался. Ответив презрением, она решила бежать дальше, купила себе алый бархатный кунтуш, сапоги со шпорами, пару пистолетов и саблю, облачилась в воинские доспехи и поскакала в Калугу. На заре морозного февральского дня 1610 года прекрасный юный воин с выбившимися из-под шлема локонами осадил горячего, взмыленного коня у крыльца дворцового «царского» жилья в Калуге и велел доложить «государю», что прибыл с важными вестями его личный коморник [83] . Это было красиво!
83
Комнатный приближенный царедворец.
Как обрадовался «царь» и калужане прибытию «царицы», с каким уважением стала она относиться к себе, считая подвигом совершенное бегство! Жизнь стала налаживаться. Ратные силы Калуги с прибытием ее крепли. Благодарный муж стал относиться к ней с уважением, поскольку это ему давалось. Предстоявшее материнство внесло цель и смысл в жизнь и как бы смыло с души тушинскую грязь, и намечались просветы впереди: возможное рождение наследника вселяло смелую надежду самостоятельно, независимо от супруга, бороться впоследствии за достижение московского трона. Пока же с супругом отношения наладились. Презираемый всеми в Тушине, он в Калуге стал пользоваться уважением и почетом. И ее положение стало лучше. Словом, жизнь начинала казаться приглядной. А к тому же… к тому же она скрасилась новыми радостями. Она любит и любима. В сущности друзей у нее двое. С Алениным у нее давно установились странные отношения. Этот храбрый, статный, красивый молодец, полуюноша, полумужчина, предан ей безгранично. Он чист и робок, как непорочная девушка. Он для нее просто друг, милый «хлопчик» и «верный паж», который, она это знает, готов за нее в огонь и воду. Но дружба и постоянная близость нужны ей. Вот и сейчас она скучает без него, даже ревнует к предполагаемой московской сопернице, такой же, вероятно, как и он сам, чистой душой, которая ждет не дождется его приезда. Не раз пыталась она узнать у него по поводу «зазнобы». Но он не любил расспросов, отмалчивался, краснел, в особенности если случалось упомянуть ненароком имя боярышни Роща-Сабуровой. Однако рано или поздно она у него допытается, хотя бы из простого женского любопытства. Да, есть грех, она очень любопытна!
Но если «хлопчик» для нее пока только друг, то есть здесь же, в Калуге, другой человек, который недавно всецело завладел ее душой, сердцем и всеми горделивыми помыслами. Это — атаман Иван Мартынович Заруцкий. Его она полюбила без ума, так, как никого еще не любила. В выборе ею, правда, руководил расчет: сознавая шаткость своего положения и не рассчитывая, что муж сможет добиться престола, она еще в Тушине решила, что если на скользком пути к достижению престола бестолковый муж сломает себе ноги, то понадобится опытный, умный, сильный защитник и покровитель. И ее выбор пал на Ивана Заруцкого, на нового Яна, который вскоре стал ее кумиром, полновластным властелином души и сердца. Но как ни безумно любит она своего великана, красавца Яна — она знает ему цену. О, он опасный и страшный человек! Нет греха и темного дела, перед которым он остановился бы. Ради своих расчетов он готов на все. Но он действительно могуч, воля у него железная, и нет подвига, которого он не мог бы совершить. Да, Ян именно тот человек, который ей нужен; вот действительно достойный муж, царь по внешности, по мужественной красоте, по гордой величественной осанке и по мощи душевной. Каждое мгновение приходится быть начеку, не послаблять вожжей влияния на него. Пока оно сильно, он ее раб; прекратится — он не только отвернется от нее, а сам же предаст и погубит, если это будет входить в его расчеты. Но это может наступить не скоро. Во всяком случае она сейчас спокойна: заступник не даст ее в обиду.
А у нее два верных заступника: этот могучий лев и тот скромный кудрявый ягненок, так почтительно преданный ей. «Хлопчик» тоже может пригодиться. В нужную минуту она использует его робкую привязанность. Ах да, очевидно, она в области увлечений пошла в своего милого отца, он передал ей свой нрав, да и склонность к вину, которым в последнее время она не только не брезгует, но даже порой злоупотребляет. Ах, этот милый отец! Обжегшись в расчетах и неудачно устроив судьбу дочери, он спокойно отвернулся от нее и удалился в свой Самборский замок, где среди пиров и веселья забыл о ней. Для нее у этого «несчастного отца», как он любит себя называть, остались одни милые шуточки. Вот и в последнем, недавно присланном письме, лежащем теперь сверху шкатулки, он, «оплакивая» ее, пишет: «Дочка, побойся Бога! Ты стала настоящей Мессалиной [84] ».
84
Мессалина — первая жена римского императора Клавдия.
Да, она стала Мессалиной. Ну что ж! Вся жизнь исковеркана, Бог весть какие еще беды ждут ее впереди. Так по крайней мере она воспользуется своей молодостью и выпьет до дна чашу наслаждений.
Глава XII
Страшная весть
Письма были перечитаны, вся жизнь — пережита. Марина бережно собрала их и, повернув ключ в звонком замке, снова заперла в шкатулку свои воспоминания. «Вся старая жизнь — в шкатулке под замком, — мысленно улыбнулась она. — И нечего выпускать ее из-под запора. Бог с ней, радости было мало. Что-то ждет впереди?»