Семилетняя война
Шрифт:
Выставив усиленное охранение, русские войска располагались на ночлег. Обозные развозили кашу, щедро накладывая двойные порции. Но ели мало и неохотно. Все были полны ещё неостывшего возбуждения; казалось, что кровь в венах бушует; свежие впечатления опасности, кровавой схватки и торжества победы слились в одно пьянящее воспоминание.
В роте Шатилова некоторые солдаты отказывались даже от чарки водки, которую, по приказу Салтыкова, благоговейно отмеривали кашевары.
— Душа сейчас не принимает… Внутри всё ходуном ходит, — объясняли они.
Многие, чтобы поскорее успокоиться, помогали артиллеристам
Вдруг в разноголосицу звуков вплёлся чей-то надрывный голос, и сейчас же стало тихо.
— Ребятушки! Братцы! Да что же это? Что они делают?
Бородатый солдат с большими светлыми глазами, с белым, как мел, лицом показывал куда-то пальцем и звал за собой.
— Да что там? Говори толком. Эх…
Но уже один-другой бежали за солдатом, и через мгновенье вся рота устремилась за ними, перепрыгивая через котелки с едой и разбросанное оружие.
Шатилов побежал туда же. Шагах в двухстах, возле густого кустарника, стояла огромная толпа. При виде Шатилова люди нехотя расступились, и он увидел то страшное, на что они смотрели.
На примятой траве лежали трупы двух мушкетёров. Одежда на них была изорвана и висела лохмотьями. Спина и грудь были исполосованы ударами тяжёлого хлыста, просёкшего мясо до самых костей. У одного мертвеца ударом хлыста было изуродовано лицо, и левый глаз висел на тонкой ниточке в пустой глазнице. Оба трупа сохранили следы сабельных ударов; пальцы на руках были отрублены и валялись тут же, под кустами.
— Сперва нагайкой исхлестали, потом, гля, палашом рубили, — негромко проговорил кто-то.
— Мучили как… Иродово семя…
— Да кто это? Осподи! И не узнать их!
— Наши: Ванька Шульга да Митроха-рекрут.
— Аспиды! Так живого человека терзать… Ну, погоди ж!
— Накройте их знаменем, — приказал Шатилов. — Пусть лежат, а я командиру дивизии доложу.
— И в других полках то же… — сказали сзади. — Сейчас прибегали оттуда…
…Весь остальной день солдаты были неразговорчивы и угрюмы. На их лицах застыло гневное выражение. И всё время подле обезображенных трупов стояла плотная стена людей.
Вечером Шатилов явился к командиру полка. Отослав адъютанта, тот без обиняков сказал:
— Что же это, Алексей Никитич? На твою роту прусский шквадрон скачет, а она от него улепётывает. Врага бояться, так лучше дома сидеть, с бабой ковыряться. — Но тут же, глядя на побледневшее лицо Шатилова и его запавшие за один день глаза, договорил: — Зато потом знатно дрались. Весь наш полк выручили. Оттого не стану и поминать про конфуз. Тем паче, ни ты людей, ни они тебя узнать не успели, от этого в бою всегда заминка.
— Разрешите мне остаться в полку, — твёрдо произнёс Шатилов. — Я не хочу больше служить при штабе.
— И, батенька, а кто тебя спросит? С полчаса назад эстафету привезли: чтобы к ночи был ты у главнокомандующего. Сдавай роту и отправляйся с богом. А далее видно будет: войне ещё не конец, успеешь и в строю побыть; коли отпустят тебя, просись прямо ко мне.
Шатилов с глубоким огорчением расстался с людьми, которых ещё утром совершенно не знал, но которые теперь казались ему почти родными. Прощаясь с Вилкиным, он с некоторым смущением пожал ему руку.
— Ну, брат, не знаю, чем и отблагодарить.
Штык-юнкер улыбнулся.
— На войне всем
Отказавшись от лошади, Шатилов пошёл пешком в штаб. Был уже поздний вечер. Погода испортилась. С запада надвигалась тёмная гряда туч, и уже падали первые капли дождя.
Глава шестая
Покушение
Известие о сражении под Пальцигом очень взволновало Фридриха. Рухнула надежда на то, что его любимцу Веделю удастся оттеснить русских. Салтыков мало того, что соединился с Дауном, но энергично стремился пожать плоды пальцигского успеха. Двадцать второго июля русские гренадеры подошли к Франкфурту на Одере. Прорвавшись через завалы, они прошли в форштадт, и немедленно доставленные орудия начали обстрел города. После первых же выстрелов магистрат известил о капитуляции, добавив, что гарнизон, не надеявшийся устоять, ещё ночью ушёл из Франкфурта. Отряд гусаров во главе с полковником Зоричем был послан вдогонку за отступавшими и вскоре настиг их. Не оказав серьёзной попытки сопротивления, весь гарнизон — 20 офицеров и 500 рядовых — сложил оружие. Со взятием Франкфурта открывался прямой путь на Берлин, и, по всем данным, Салтыков действительно готовился к походу на прусскую столицу.
Король нервничал, злобно бранил генералов, избивал тростью ни в чём не повинных камердинеров и жаловался, что не может ни на кого положиться. Впрочем, принимая иностранных послов, он был по-прежнему самонадеян, делал вид, что больше всего озабочен разучиванием новой пьесы на флейте, и водил всех смотреть танцы Барберины. По просьбе короля она недавно приехала в его штаб-квартиру, тотчас оборудовала уютное гнёздышко в отведённом ей небольшом домике и объявила вторники и субботы, попасть на которые удавалось не каждому министру.
Однажды к ней заехала жена генерала Зейдлица, графиня Сузанна Гаке. Гостья, откусывая перламутровыми зубками сочное мясо персика, говорила:
— С тех пор, как его величество получил это злополучное известие о походе русских на Франкфурт, он просто несносен. Мой муж уверяет, что причиной наших неудач является пожилой возраст солдат: у нас в армии половине — солдат больше тридцати лет, многим же пятьдесят и даже шестьдесят лет.
— А мне говорили, — возразила Барберина, — что дело в другом: в армии чересчур много наёмных иностранных солдат. Кейт рассказывал мне, что недавно в одной роте произвели опрос, и оказалось, что из ста двадцати служивших там иностранцев девяносто уже сражались прежде в рядах другой армии. Завтра французы или австрийцы заплатят им больше, и они постараются убежать к ним. Посудите, дорогая, куда же годятся такие солдаты?
— Вы, как всегда, рассуждаете слишком серьёзно для меня, милая Барберина. У меня болит голова от такой премудрости. Может быть, вы и правы, хотя принц Вюртембергский заявляет, что виной всему плохое уменье стрелять. Он говорит, что ещё сто лет назад в Бранденбурге была отменена учебная стрельба, чтобы не напугать женщин, находящихся в интересном положении. Получается, что во всём виноваты в конце концов мы, бедные женщины.
Высокий лакей в малиновой ливрее вошёл, неслышно ступая, в комнату, поставил новую вазу с ломтиками ананаса и так же неслышно удалился.