Семнадцать рассказов (сборник)
Шрифт:
Весьма понятен, в силу вышесказанного, тот хладный трепет, который охватывал семинариста во время беседы с истолкователем Шекспира. Когда Конкордий простился с ним, вышел на улицу, и его обдуло свежим ветерком, — тут только он несколько опомнился. На душе его было светло и радостно. Он даже останавливался порою и полною грудью вдыхал воздух. При переходе через низкий деревянный мост, висевший над оврагом и речкой, он остановился, облокотился на перила и так долго смотрел на воду и травку, там и сям прорывавшуюся сквозь её поверхность, что вокруг него даже начали собираться. Наконец он опомнился, и побежал к Семёну
Медлить нечего было: послезавтра шёл «Гамлет». — Конкордию вручили крупно и скверно написанную тетрадь, заключавшую в себе роль «Тени» по переводу господина Загуляева. Крутогоров был артист современный, как он сам говорил — «человек нервов и рефлекса», почему и не мог играть по одному переводу: одну сцену он играл по Загуляеву, другую по Полевому, третью по Кронебергу, четвёртую по Вронченко. Даже отдельные фразы он слеплял как мозаику, по разным переводам. — Он очень гордился этим месивом и всегда говорил:
— Могу сказать, что такая обработка стоила мне труда: я думаю, в отношении добросовестности трактовки, никто за мной в «Гамлете» не угонится. Да и много ли нас, Гамлетов, теперь в России? В Одессе — Игнатьев-Козликов, в Харькове — Чаровников, да в Москве, на казённой сцене — Онегин, — вот и все.
Архипелагов учил свой моноложище всю ночь напролёт, закутавшись в простыню, сидя в своей конуре, вымазав себе физиономию мелом и вглядываясь одним глазом в осколок зеркала, торчавший на столе рядом с огарком. К сожалению, он не мог во всю силу читать роль, чтобы не перебудить товарищей. Его бы квартирная хозяйка согнала моментально со двора. Да при том, он скрывал почти от всех своё дерзкое предприятие.
Если бы кто заглянул к нему в маленькое окно мезонина, — он непременно изумился бы необычайности картины. Конкордий сидел на табурете и раскачивался длинным телом взад и вперёд, бормоча роль и строя гримасы. Простыня белыми складками драпировалась на нём; — под простынёй у него ничего не было, и поэтому худоба выдавалась ещё рельефнее. Его шёпот глухо гудел по комнате, как ветер в трубе; кулаки судорожно сжимали тетрадь. Свечка неровно горела, пламя прыгало и мигало, за стеной щёлкали часы и храпел кто-то, — но он ничего не слышал…
Добился он того, что свой преступный пыл Супруге он моей, изменнице, внушил, Ей, добродетелью прославившейся прежде… О, Гамлет, где же жить обманчивой надежде, Когда и тут гнездо уж свило преступленье! Да! Страшно было матери твоей паденье!.. [4]О, как ясно ему рисовалась эта картина! Злой, ехидный родственник овладевает короной; благороднейший принц, вместо того, чтобы вступить на престол, терзается муками сомнений…
4
Все цитаты из пьесы «Гамлет» приводятся в переводе Михаила Загуляева.
Слово «мерзавца» у него выходило особенно сильно, каждый раз, когда он его произносил, в углу товарищ всхрапывал сильнее, и раз даже спросил: «а?» Часы били и два, и три, петухи запели, а он всё зубрил:
…и вот Как потерял я, сонный, мой венец, Существованье и супругу…Петухи ещё раз запели, по улицам не было ни прохожих, ни проезжих. В комнате стало холоднее, звёзды стали блекнуть, и роль его как раз подошла к концу:
Светящий червь уже бледнеет, возвещая, Что утро близко.Он повалился на кровать, сунул ноги в промежутки железной решётки (целиком он на постели не умещался) и захрапел с остервенением, с сознанием своего права на отдых, и с чистым сердцем.
Пришёл он на репетицию так рано, что даже плотников не было на сцене. Ходя по тёмным и сырым закоулкам, он ощущал невольное благоговение. Мрачный зёв зрительной залы смутно чернел в глубине. Дрожь охватывала его, он сжимал и без того смятую тетрадку, и всё бурчал про себя: «О, страшно, страшно, страшно несказанно!» — Он надеялся так взять эту фразу, как не вытянуть и соборному протодиакону.
Наконец, начали собираться. Семён Александрович добродушно похлопал его и осведомился о здоровье. Примадонна, игравшая Офелию и явившаяся в шляпе с целым кустом мака, прищурившись спросила: «Это что за цапля?» Крутогоров был далеко не так любезен, как у себя в номере: вдобавок он так морщился и потирался, словно у него были спазмы в желудке. Но желудок его был здоров, а это он хотел казаться перед всеми озабоченным и очень талантливым.
Первая сцена, конечно, пропускалась — и призрак являлся непосредственно принцу. Когда дело дошло до его выхода, Семён Александрович подскочил к Крутогорову.
— Родной мой, а как нам быть с «Тенью»? Люк что-то плохо действует… даже можно сказать совсем не действует, — ни взад, ни вперёд…
Крутогоров ужасно сморщился.
— Это жаль… Да, как же вы, милейший, не озаботились?.. В таком случае… Пусть он за дерево зайдёт что ли… Как будто пропал… Нельзя же за кулисы ему просто уйти… Или, во всяком случае, вы хоть калоши ему резиновые что ли наденьте, что б не слышно было.
— У меня, Иван Иванович, другая комбинация: если проложить рельс, да выкатить его на тележке? Эффектец? Ась? Яко бы плывёт по воздуху?..
Крутогоров потёр себе лоб.
— Идея недурна… Хоть я никогда не применял такого способа передвижения к «Гамлету»… Да! Прокатить его, так что за камнями и кустами не было бы видно низа… Идея недурна…
— А сбоку электричеством дёрнуть?
— Да, это можно… Так и распорядитесь…
Он обратился к Архипелагову и сказал.
— Начнём!
Тот кашлянул в кулак, да так зычно, что Офелия подпрыгнула на скамейке.
— Точно труба из апокалипсиса, — объяснил Семён Александрович.