Семнадцатилетние
Шрифт:
«Но нет, это он просто утешал. Нельзя, чтобы это случилось, — с тревогой думала Таня. — Надо что-то придумать. Учатся же люди заочно. Буду лежать и зубрить по учебникам», — успокаивала она себя.
Но каждый раз, когда она возвращалась к этой мысли, тревога ее росла все больше и больше. Становилось ясно, что она обречена остаться на второй год. Десятый класс — это не шутки! Месяц пропуска наверстать невозможно.
В квартире тихо. Отец и мать на работе. Маленькая сестра гуляет, брат в школе. На кухне возится Даша... А может
«Капитан, капитан, улыбнитесь!
Ведь улыбка — это флаг корабля!
Капитан, капитан, подтянитесь...» —
жалобно пропела Таня, чтобы заглушить мысли о школе.
«Какая нелепая штука — случай! Думала ли она два дня назад, что ей придется лежать неподвижно и кусать губы от боли! Хорошо еще, что только трещина на малой берцовой кости. Могло быть хуже».
...Возвращаясь домой из школы, Таня услышала за спиной крики, оглянулась и увидела невдалеке маленькую сгорбленную старушку. Не обращая внимания на крики, старушка с палочкой тихонько переходила дорогу, сзади ее догонял, каким-то образом скатившийся с грузовика, громадный рулон бумаги. Еще немного — и она была бы сбита с ног и придавлена. Мгновенно оценив обстановку, Таня бросилась к старухе, рывком оттащила в сторону, но споткнулась о край тротуара и упала. Рядом свалилась перепуганная старуха. Рулон прокатился мимо.
В первый момент после падения Таня не почувствовала никакой боли и, увидев испуганное лицо старушки, которая еще не поняла, что произошло, — засмеялась.
Когда же она захотела встать, чтобы помочь подняться спасенной, то от боли потемнело в глазах и, застонав, Таня села на тротуар.
Все остальное произошло как во сне. Она смутно помнит склонившегося над ней офицера, затем запах вина и небритое, с добрыми глазами лицо грузчика. Остановили проходившую мимо машину, и ее отвезли домой...
Глухо хлопнула входная дверь. Кто-то пришел. Через несколько минут раздался осторожный стук в дверь и голос брата:
— Можно, Таня?
— Входи, Шурик.
Раскрасневшийся от быстрой ходьбы, с обычным вихром на макушке, мальчик вошел к сестре и остановился на почтительном расстоянии. Таня повернула к нему голову и улыбнулась:
— Ну, как дела? Отметки принес?
— Нет.
— На улице хорошо?
— Обыкновенно, как всегда... Больно. Таня?
— Сейчас не очень...
— А тебе ногу не отрежут?
— Зачем же ее резать?
— А если она сломалась?
— Ну, так что... срастется. Да она и не сломалась, косточка только треснула.
С минуту мальчик думал и неожиданно спросил:
— А почему, если палку сломать, она не срастется?
—
— А если кошка сломает ногу, у нее тоже срастется?
— Конечно, срастется.
Таня попыталась слегка повернуться. Было больно, она покривилась и закусила губу.
— Больно, да? — сочувственно сморщившись, спросил мальчик.
— Конечно, больно... Дай мне пить!
Когда она напилась, Шура вернулся к заинтересовавшему его вопросу:
— Таня, а если воробей ногу сломает, она срастется?
— Ой, Шурка, как ты мне надоел со своими дурацкими вопросами!
Она любила брата, хотя и называла его «ненормальным». Два года назад, побывав в парикмахерской, он вернулся домой и немедленно превратился в парикмахера, В первый же день остриг кошке усы, а на другой день срезал чудесные локоны у младшей сестренки. Выменяв однажды у своего приятеля на дворе тюбик синей масляной краски и выяснив ее назначение, он явился домой, залез на стол и пририсовал усы и бороду «Женской головке», любимой папиной картине. Пришлось краску омывать бензином, но следы остались. Увлекаясь игрой в пуговицы, он проигрался, но в пять минут разбогател на том, что забрался с ножницами в платяной шкаф и срезал там с костюмов и платьев все пуговицы.
Список Шуркиных «злодеяний» можно было продолжать без конца, и все-таки Таня любила его и часто укрывала от родительского гнева.
— Шура, давай играть в госпиталь? — предложила она.
— А как?
— Ты будешь сиделка, а я раненный на войне летчик. Ты будешь ухаживать за мной и, если я что-нибудь попрошу, например, принести мне портфель, книги...
— Нет. Так играть я не хочу...
— Почему?
— Давай, я буду летчик, а ты сиделка.
— Ты же здоровый, а я больная.
— Ты не больная. Сама виновата. Потому что козлом прыгаешь, — напомнил он папино выражение.
— Ну, тогда убирайся от меня! Я не хочу с тобой разговаривать.
Оставшись одна, Таня опять вернулась к мыслям о школе и загрустила. И как это все глупо в жизни получается! Из-за какой-то неизвестной старушки у нее должна измениться вся жизнь. Самое удивительное, что эта старушка даже и не подозревает, во что обошлось Тане ее спасение... И зачем только такие старушки бродят по улицам, чего им не сидится дома...
— Таня, все к тебе пришли! — восторженно крикнул Шура, распахивая дверь.
В комнату вошли Нина Косинская, Катя и Светлана Ивановы, Женя Смирнова, Тамара Кравченко, Надя Ерофеева и Аня Алексеева. В комнате стало тесно. Девушки обступили кровать и стояли в том беспомощно растерянном состоянии, какое обычно испытывают люди, впервые приблизившиеся к тяжелобольному.
— Ну, что вы нахохлились? Я умирать не собираюсь! — усмехнулась Таня. — Недельки три полежу — и опять как новая.
— Весь класс тебе посылает привет, — сообщила Катя. — Константин Семенович сам зайдет.