Семнадцатилетние
Шрифт:
— Когда?
— Наверно, сегодня.
— Как это тебя угораздило ногу сломать? — спросила Женя.
— Я не сломала. Просто трещина.
— Все равно. Шальная ты, и больше ничего, — шутливо упрекнула Женя. — То спишь целый день, то сорвешься, и вот... извольте радоваться!
Таня с грустной и чуть виноватой улыбкой посмотрела на Подруг.
— Спасибо, девочки, что пришли. Наверно, нам придется попрощаться.
— Почему?
— Вы будете учиться дальше, а я застряну на один годик...
— Ты с ума сошла! — возмутилась Катя. —
— Конечно, могу.
— Ну и все! Нина взяла на себя главную нагрузку, а если она не справится, то будем приходить все по очереди.
— Почему это я не справлюсь? — обиделась Нина. — Безответственное заявление!
У Тани радостно забилось сердце. «Господи, какая я глупая! Все способы перебрала, чтобы не отстать, а о подругах своих, о их помощи и не подумала».
— Не раскисай, Татьяна! — строго предупредила Тамара. — Ты не забыла еще, что твоя подпись стоит под «Обещанием»? То-то же!
Посидев с полчаса и сообщив больной школьные новости, девушки попрощались и все, кроме Нины, ушли.
Таня дружила с Ниной третий год, но в их дружбе не было главного — задушевных бесед, без которых не обходится ни одна дружба, не было равноправия: Танино мнение всегда оказывалось решающим. Это ей не нравилось. Тане хотелось спорить, доказывать, убеждать, а Нина быстро соглашалась и уступала без всякого сопротивления. Было досадно, что у подруги нет своего мнения, что она безынициативная и какая-то вялая. Но у Нины было необыкновенно доброе сердце, и она относилась ко всякому делу с поразительной добросовестностью.
— Значит, ты нанялась ко мне в сиделки, — улыбнулась Таня, когда девушки ушли.
— Почему в сиделки и почему нанялась? Странно ты говоришь! А как бы ты поступила на моем месте? — обиженным тоном спросила Нина.
— Да я шучу... — ласково сказала больная и взяла подругу за руку. — Конечно, я бы тоже стала помогать, если нужно... Но только давай условимся: ты будешь со мной возиться не в ущерб себе. Даешь такое слово?
— Что значит в ущерб?
— А то и значит... Дай слово, иначе я откажусь от твоей помощи.
— Какая ты странная, Таня! Ведь если мы будем вместе делать уроки, то какой может быть ущерб? Мы же в одном классе учимся.
— Ну, хорошо. Я сама увижу. Расскажи, что сегодня случилось?
— Мы уже рассказывали.
— Ну, это поверхностно, — перебила ее Таня. — А ты расскажи с подробностями. Как себя Белова чувствует?
— Кажется, ничего.
— Что ничего? Да не мямли ты, пожалуйста!
— А почему тебя так интересует Белова?
— Как раз наоборот — не интересует! В последнее время она мне просто стала неприятной. Удивляюсь, как это мы раньше ничего не замечали? Раньше она мне казалась даже какой-то выдающейся... А на самом деле... Фу!.. Папа называет это эгоизмом! Самообожание. Я сегодня думала про нее. Был бы у нее такой отец, как у меня, он бы показал ей, почем сотня гребешков!
— Андрей Петрович?! — не поверила Нина.
— Да, Андрей Петрович! Ты его знаешь только с одной стороны. Если он
— А что значит детский?
— В угол носом, а раньше — хлоп! хлоп! по мягкому месту.
Девушки засмеялись. Нина знала Андрея Петровича как доброго, шутливого и приятного человека. Трудно было представить, как он хлопал Таню.
— Неужели он тебя бил в детстве? — спросила она.
— Что значит бил? Хлопнет раз-другой — и все,
— А больно?
— Не больно, а обидно,
— А сейчас?
— А сейчас поворчит немного или пальцем по столу постучит, и все. Теперь Шурке влетает за всякие художества... Мой папа говорит так: «Дети, вы должны меня слушать потому, что у вас нет жизненного опыта. Вы не знаете, что можно делать и чего нельзя. Вот, например, красивый, красный уголек, который выскочил из печки. Руками трогать его нельзя, а Наташке хочется. Мы ей говорим — не тронь, уголек горячий! Наташке второй год, и она не понимает, что значит горячий. Как ей объяснить? Ну, пускай возьмет, пускай обожжется и немного поплачет. Это не страшно, но зато она будет верить нашему опыту... Так и во всем. Если я сказал нет, вы должны мне верить». Правильно он рассуждает?
— Наверно, правильно, — согласилась Нина и, сильно покраснев, прибавила: — Но меня никогда не хлопали...
— Я знаю. Тебя пилят, — с усмешкой сказала Таня. — А по-моему, это хуже. Меньше толку. У мамы тоже есть такая манера. И во-от начнет выговаривать! Заведет на полчаса...
Таня неосторожно приподнялась, и на лице появилась гримаса боли. Эта гримаса, как в зеркале, отразилась на лице Нины.
— Бедная Танечка... — вырвалось у нее.
— Ничего. Живы будем — не помрем! — с улыбкой ответила Таня. — Какая болезненная штука — кость! Хуже, чем кожа или мышцы.
Где-то далеко заиграла музыка. Девушки прислушались. Нина училась играть на рояле и прилично знала музыку.
— Что это? — спросила Таня.
— Новое что-то. Включить радио?
— Не надо. Нина, а ты очень любишь музыку?
— Да. Но я люблю серьезную музыку. Люблю грустные темы, печальные, торжественные и равнодушна к веселой музыке. Почему это?
— Такой у тебя вкус.
— Я думаю, что веселые мотивы могут только сопровождать настроение человека, а грустные могут перестроить настроение. Согласна?
— Я никогда не думала об этом.
— Разве тебя не раздражает веселая музыка, например по радио, когда у тебя на душе грусть?
— А ты часто грустишь, Нина?
— Да, — созналась девушка и снова покраснела. — Последние два года часто. И сама не знаю, почему...
— Переходный возраст! — авторитетно заявила Таня. Из девочки ты превращаешься в девушку. Новые мысли и душевные запросы. Папа меня предупреждал, что сейчас окончательно формируется наш характер и какой-нибудь незначительный случай может перевернуть в душе все вверх ногами и оставить глубокий след на всю жизнь...