Семья Эглетьер
Шрифт:
— Первый раз слышу! Над вами просто подшутили!
— Уверяю вас…
— Это правда, — вмешался Дебюкер, разгадавший замысел Лорана. — Я тоже слышал.
— И я! — поддакнул толстяк Зулейбос.
А в это время Лувье, сидевший в первом ряду, показывал Даниэлю учебник физики, раскрытый на нужной странице. Даниэль сразу вспомнил чертеж. Утихомирив класс, учитель обратился к нему:
— Итак, я слушаю вас, Эглетьер!
Даниэль начертил на доске предмет А В перпендикулярно оси, линзу О, перевернутое изображение А' В' рассказал о действительном и мнимом изображении, немного сбился, попросил извинения, с притворным интересом выслушал замечания Мушино и вернулся на место с огорченным видом и ликуя в душе. Мушино поставил ему 12 по двадцатибалльной системе.
— Чуть не поймал меня, сукин сын! — пробормотал он, садясь. — Спасибо, ребята!
Даниэль меньше бы радовался своей удаче, если бы выучил урок и не дал товарищам возможности оказать ему дружескую поддержку. Он благодарно подмигнул тем, кто помог ему в трудную минуту. Мушино успел
Даниэль, Дебюкер и Совло переждали бурный поток одноклассников, устремившихся в коридор. Они вышли последними, словно были уже студентами, чужими в шумной толпе школьников. Шагая рядом с товарищами, Даниэль снова спросил себя, придет ли Даниэла.
На миг его отвлекли ясное небо, нежный воздух, веселые лица прохожих. Полицейский остановил движение, чтобы лицеисты могли перейти улицу. Можно подумать, что здесь начальная школа!
— Смотри-ка, моя сестра! — удивился Совло. — Чего она тут околачивается?
Даниэла стояла на тротуаре против лицея. Все трое подошли к ней. Она сказала, что гуляла неподалеку и забрела сюда «просто так». Лорана это объяснение удовлетворило, Даниэль же едва не лопался от гордости. Он предложил для разнообразия не ходить сегодня в забегаловку близ лицея, а отправиться в бистро на улице Бонапарта в двух шагах от его дома, где обычно бывали студенты Академии изящных искусств. Компания неторопливо зашагала туда. Дебюкер рассказывал девушке, как весь класс отвлекал внимание Мушино, чтобы Даниэль смог собраться с мыслями, а заодно заглянуть в учебник. Даниэла смеялась, обнажив мелкие и очень белые зубы. Ее сияющий взгляд обратился на Даниэля, и он вдруг вообразил себя лет на десять взрослее, с атлетической мускулатурой и лицом, как у киноактера. Девушка показалась ему еще привлекательнее. Невозможно определить цвет ее глаз. А ведь это очень важно. Мужчина должен знать, какие глаза у женщины, которую он любит. У нее… Да, серо-голубые с золотистыми крапинками… Раньше он мечтал о женщине с зелеными раскосыми глазами. Какая глупость! Таких и не бывает. Впрочем, у Даниэлы глаза как будто чуть-чуть раскошены… Особенно это заметно, когда она опускает голову… Надо же, ее зовут Даниэла! Такое и нарочно не придумаешь! А может быть, это судьба? Девушка рассказывала о «потрясающем» американском фильме, который только что видела на Елисейских полях. Даниэль, тоже успевший его посмотреть, утверждал, что фильм этот — жалкое подражание старым ковбойским боевикам, которые теперь можно увидеть только в фильмотеках. Зато они сошлись в оценке последней «шикарной» пластинки Фреда Барлоу. Даниэль даже стал напевать вполголоса, прищелкивая пальцами. Даниэла подхватила мелодию нежным высоким голосом, покачиваясь в такт музыке и искоса поглядывая на Даниэля.
— А ты здорово поешь, — заметил он.
— Правда?
Он держал ее под руку. Даниэла доставала ему до плеча. Дебюкер и Совло пустились в политический спор. Убеждения Совло странным образом зависели от его отметок. Если преподаватели достаточно высоко оценивали его знания, он охотно склонялся вправо и находил в существующем порядке немало хорошего; если же его контрольная работа оказывалась неудачной, возмущенный Совло переходил на крайне левые позиции и проповедовал необходимость коренного переворота. В настоящий момент, заняв по математике предпоследнее место в классе, он считал, что только китайский коммунизм с его догматической нетерпимостью способен возродить старый, насквозь прогнивший мир. Даже «Юманите», по его мнению, была реакционной газетой. Даниэль нашел, что Совло преувеличивает, и решил высказать свое мнение. В пылу спора мальчики забыли про Даниэлу. Все трое жестикулировали, кричали, перебивали друг друга. Прохожие, недовольно морщась, сторонились приятелей, но те не обращали на них внимания, этот квартал принадлежал школьникам. Так они дошли до угла улицы Бонапарта.
И вдруг Даниэль заметил Франсуазу. Она шла домой. Удивительное дело, всякий раз, как он гуляет с приятелями, он обязательно натыкается на сестру! Даниэль был привязан к сестре, но не любил встречаться с ней при посторонних, будто уже одно ее присутствие мешало ему чувствовать себя взрослым. А избежать встречи нельзя. Он посмотрел на Франсуазу с досадой. Какая-то она странная сегодня. В чем дело? Волосы! Они шелковистые, блестящие и как будто пышнее, чем обычно. Но лучше от этого она не стала, сама на себя непохожа. С чего это она вздумала переменить прическу? Ах да, сегодня званый обед: Дюурионы, Эрмелены, Шалузы. Вот занудство! У Кароль прямо мания приглашать гостей! Придется мыться, переодеваться, манерничать за едой, вежливо молчать, пока разговаривают гости. Из-за стола встанут часов в десять, после того как в сотый раз обсудят все подробности поездки в Грецию.
Франсуаза с улыбкой шла навстречу брату. Он неловко познакомил ее с Даниэлой, Дебюкером и Совло, и Франсуаза догадалась не слишком задерживаться около них, объяснив, что очень спешит. После двухтрех фраз сестра исчезла в подъезде. Двор был забит машинами. Консьерж вечно пускает кого попало!
— Ну как, идем мы в твое бистро или нет? — спросил Совло.
Компания двинулась дальше. В бистро оказалось полно народу, страшно накурено, но ни одного художника не было видно.
— Наверное, сменили штаб-квартиру, — сказал Даниэль.
— И все-таки здесь неплохо, — откликнулась Даниэла.
Все четверо с трудом разместились за маленьким столиком и заказали кока-колу. Даниэль
— Он наверняка с Берега Слоновой Кости.
— Откуда ты знаешь? — спросила Даниэла.
— Я настолько изучил их по фотографиям, что могу узнать издалека!
— Так ты едешь, это решено?
— Да, теперь совершенно точно! Я получил подтверждение от комитета Зелиджа, что мой проект принят. Они дают мне четыреста пятьдесят франков, рекомендательные письма ко всяким важным типам в Африке и устраивают протекцию в пароходных компаниях…
— И ты в самом деле доволен?
Он улыбнулся, закурил сигарету и принялся с воодушевлением рассказывать об экспедиции. Глаза Даниэлы погрустнели, и, угадав ее чувства, Даниэль обрадовался.
«Дорогая тетя Маду!
Мне не хотелось бы рассказывать о том, что случилось, но это выше моих сил! Ты должна знать. Как ужасен мир! Никогда бы не поверила, что в самом близком человеке можно обмануться, как в постороннем! Четыре дня назад я пошла в парикмахерскую. Волосы у меня стали совсем невозможными, нужно было с ними хоть что-то сделать. Получилось как будто неплохо. Я вернулась часам к пяти и побежала показать Кароль свою прическу. В спальне ее не оказалось. Тогда я решила зайти к Жан-Марку. Я постучалась в его комнату, вошла, не дожидаясь ответа, и застала их врасплох. Они обнимались. И, увидев меня, отскочили друг от друга. Я не поверила своим глазам и убежала. Жан-Марк пришел ко мне, пытался что-то объяснить. Я отказалась его слушать. А вечером у нас обедали Дюурионы, Эрмелены, Шалузы. Какое мучение! Только бы папа ничего не заподозрил! Он такой добрый, прямодушный, доверчивый, он столько работает для всех нас, а в это время за его спиной… Эта женщина — чудовище! Я ненавижу ее! А Жан-Марк просто тряпка, она вертит им, как хочет. Вчера он переехал на улицу Ассас, снял там комнату, так что теперь я буду видеть его реже и только за столом, уже хорошо. Разумеется, это она вбила ему в голову поселиться отдельно. Теперь им будет удобнее назначать свои гнусные свидания. А папа так гордится своим сыном, помогает ему вести, как он выражается, независимую жизнь! Боже мой! Я задыхаюсь под грузом своей тайны, но не в силах заставить Жан-Марка порвать с этой женщиной. Я не знаю, что предпринять, и не сплю по ночам. Приезжай, Маду! Поговори с Жан-Марком. Вырви его из этого кошмара. Может быть, он тебя послушает. Надо положить этому конец! Хорошо еще, что Даниэль не догадывается о том, что у нас творится; и я молю Бога, чтобы этого никогда не случилось. Когда папа дома, я изо всех сил стараюсь держаться естественно ради его спокойствия. Но мне это дается с трудом. Десять раз на дню я готова разрыдаться, броситься ему на шею, все рассказать и умолять его прогнать эту женщину. Видишь, Маду, тебе обязательно нужно приехать. И скорее! Как можно скорее! Прости меня. Целую тебя еще нежней, чем всегда.
Мадлен сняла очки, сложила письмо и села в кресло у догорающего камина. Она была глубоко подавлена, но не удивлена. Во время последней поездки в Париж она почуяла какую-то неясную опасность, хотя и не могла бы сказать почему. Семья брата казалась все еще прочной, однако она уловила легкий запах тлена. Необычная рассеянность Жан-Марка, откровенное кокетство Кароль, многозначительные паузы в разговорах между ними. Тогда Мадлен с возмущением отбросила мимолетное подозрение, едва не обвинив себя в желании видеть повсюду зло. Но значит ли все это, что Жан-Марк любовник Кароль? Франсуаза застала их, когда они целовались, остальное — всего лишь предположения. Однако ясно, что если тридцатидвухлетняя женщина виснет на шее у двадцатилетнего юнца, то вряд ли она остановится на поцелуях. При одной мысли об этом Мадлен бросало в жар и дух у нее перехватывало. Она не жалела брата. Изменяя Филиппу, Кароль платила ему той же монетой. Но избрать партнером пасынка было дьявольской затеей. «Он рос у нее на глазах, она привила ему свои вкусы, и теперь, когда он достаточно созрел…» Франсуаза права: эта шлюха может погубить Жан-Марка, превратить его в жалкую тряпку. В отместку мужу или просто забавы ради. Бедный мальчик! А как страдает Франсуаза, как оскорблены ее честность, ее любовь к отцу, ее возвышенные представления о семье! Интересно, что она не побоялась написать обо всем этом прямо, тогда как полгода назад, сообщая о своем увлечении Патриком, она изъяснялась обиняками и малопонятными намеками. Кстати, она ни словом не упомянула о своем женихе. Во всем письме только посещение парикмахерской касалось лично Франсуазы. И тут Мадлен не могла не удивиться: Франсуазу интересует прическа! Почва уходила из-под ног. За надежными стенами дома Мадлен рычал мир чужих страстей, алчности, слез, чувственных наслаждений и кар, более страшных, чем муки ада. Опасности эти ужасали Мадлен и в то же время влекли. Нужно спасти Жан-Марка, поддержать Франсуазу! Но как? Этого она еще не знала. Но она придумает. Она явится в Париж как снег на голову! Конечно, это скажется на ее делах. Нельзя все время бросать дом, лавку… Мадлен пыталась убедить себя, что, прежде чем пускаться в путь, нужно принять какое-то решение, кое-что уладить, но тут же с грустью призналась себе, что ничто ее не держит в Туке, и поднялась наверх уложить чемодан.