Семья Карновских

Зингер Исроэл-Иешуа

Танцуя с Итой, он не спускает глаз с дочери, следит за ее лицом, за каждым движением.

— Ну что, Ита, — тихо спрашивает он жену, — как там дела?

— Никак, Шлойме, — озабоченно отвечает Ита, продолжая танцевать.

Когда Рут начала терять аппетит и перестала выходить на улицу, Соломон Бурак решился пожертвовать честью порядочного торговца. Ничего не сказав дочери, не посоветовавшись с женой, он вознамерился пойти к Довиду Карновскому и откровенно с ним поговорить. Он не сомневался в достоинствах дочери, был уверен, что ни один молодой

человек не может остаться к ней равнодушным, а значит, во всем виноват не Карновский-сын, а Карновский-отец. Этот надутый индюк думает, что они ему не ровня. По опыту Соломон знал, что лучший способ одолеть врага — это купить его и сделать другом. И вот однажды вечером, не сказав никому ни слова, он надел темный костюм и черные туфли, придававшие ему солидный вид, и отправился к Довиду Карновскому на Ораниенбургер-штрассе.

На дрожащих ногах, вытирая пот со лба, всегда уверенный в себе Соломон Бурак поднялся по лестнице в квартиру Карновских. Он даже на несколько секунд задержался перед дверью, раздумывая, позвонить или нет, словно нищий, пришедший за подаянием. Все-таки позвонил. Ради дочери он готов пойти на любые унижения. Ожидая Карновского в кабинете, он закурил сигарету, сделал несколько затяжек, бросил ее, закурил другую. Со всех стен на него смотрели корешки книг. Невозможно было поверить, что человек за всю жизнь успеет прочитать хотя бы десятую часть этого количества, и Соломон решил, что Карновский накупил книг просто из тщеславия, чтобы показать свою ученость. И все же перед книгами он оробел еще больше.

Когда Довид Карновский, с бородкой клинышком, в сюртуке, стремительно вошел в кабинет, Соломон поклонился, тут же подумал, что поклонился слишком низко, и от смущения поклонился еще раз. Карновский был вежлив, но холоден. Презрение к невежде лежало на его скуластом лице. Он прекрасно помнил Соломона Бурака, но сделал вид, что позабыл, как его зовут.

— Мы, кажется, знакомы. Простите, как ваше имя?

— Соломон Бурак, Шлойме Бурак, если угодно, — промямлил владелец магазина. — Ваш земляк, то есть вашей Лееле…

— Конечно, конечно, герр Бурак. Чем могу служить? Садитесь, пожалуйста.

Соломон Бурак был слишком взволнован.

— Я лучше постою, герр Карновский. Знаете, как говорят у нас, коммерсантов, лучше хорошо стоять, чем плохо сидеть. Хе-хе-хе…

Карновский не улыбнулся шутке. Поглаживая бородку, он ждал, когда гость перейдет к делу. Соломон совсем растерялся. Ему всегда было проще говорить с шутками, пословицами и поговорками, чем в серьезном тоне. В горле пересохло. Он откашлялся, сглотнул слюну и наконец заговорил о том, ради чего пришел.

Путаясь и повторяясь, с лишними подробностями, без конца передавая, что он сказал жене, а что жена сказала ему, прыгая с пятого на десятое, он выложил Довиду Карновскому, что привело его сюда.

Довид Карновский слушал, не перебивая, хоть и терял терпение. Когда Соломон повторял: «А я говорю Ите», «А Ита мне и говорит», он испытывал большое желание спросить: «А мне-то

какое дело, что вы там друг другу говорили? Давайте наконец по сути». Однако он сдерживался, потому что молчание приличествует мудрым и потому что перебивать некрасиво.

Когда же Соломон начал расписывать достоинства дочери, дескать, такой в целом мире не найдешь, да еще размахивать при этом руками, будто тонул в болоте, Довид Карновский погладил бородку и осмотрел его с головы до ног, словно увидел только сейчас. Он с самого начала догадался, к чему ведет Соломон, но делал вид, что не понимает, потому как Понимать такое ему не к лицу.

— Так чего вы, собственно, хотите, герр Бурак? — спросил он спокойно.

— Хочу, чтобы вы не мешали счастью моей дочери, герр Карновский, — ответил Соломон Бурак. — Червонец туда, червонец сюда, деньги — не главное. Ради своего ребенка я на все готов.

Минуту Довид Карновский молчал. Он никогда не говорил, как следует не подумав. Но он думал не о том, что будет, если он станет сватом Соломона Бурака. Такое ему и в кошмарном сне не могло присниться. Еще не хватало, породниться с этим невеждой, бывшим коробейником! Он думал, как бы лучше дать понять, что это невозможно. Сперва он хотел ответить, что Берлин — не Мелец, а берлинские студенты — не ешиботники и отец в таком деле сыну не советчик. Лучшая ложь — это правда, подумал он. Но тут же сообразил, что так Соломон Бурак поймет: он не имеет на сына никакого влияния.

— Нет, господин Бурак, — сказал он твердо, — это невозможно.

— Почему же, герр Карновский? — быстро спросил Соломон. — Почему нет?

— Во-первых, мой сын учится. Сначала человек должен получить образование, а потом заводить семью, — ответил Карновский.

Соломон Бурак махнул рукой.

— Об этом не беспокойтесь, герр Карновский, — перебил он, — я готов его содержать. Пускай себе учится, у него будет все, что надо.

— Я, слава Богу, могу и сам содержать своего сына, пока он учится, — гордо ответил Карновский.

Соломон понял, что сказал не то, и попытался исправить положение:

— Герр Карновский, я знаю, что вы ни от кого не зависите, но я буду относиться к вашему сыну, как к своему.

— Во-вторых, — спокойно продолжил Карновский, — мой сын еще молод, торопиться ни к чему. Молодой человек в его годы должен учиться, только учиться и не забивать себе голову посторонними вещами.

Соломон Бурак попытался обратиться к испытанному способу — к деньгам:

— Герр Карновский, ваш сын ни в чем не будет нуждаться, я сделаю его счастливым.

— Нет, — ответил Карновский.

— Я помогу вашему сыну. У меня тысячи друзей в городе, я смогу его пристроить. Положитесь на меня. Соломон Бурак всегда добивается своего.

— Нет, — холодно повторил Карновский.

Соломон Бурак заложил большие пальцы в проймы жилета.

— Значит, я недостоин быть вашим сватом, герр Карновский? — спросил он, скривив губы в презрительной улыбке. — Вот оно что.