Семья Карновских
Шрифт:
Ребекка отдергивала голову. Ей было обидно до слез, что Георг называет форму гадостью, а ее, Ребекку, маленькой. Мама относится к ней как к ребенку, так и он туда же. А она так надеялась на него, мечтала, что он наденет мундир и выйдет с ней прогуляться, и все будут думать, что это ее парень. Даже его комплименты не могли утешить Ребекку: она не верила, что он и правда считает ее красивой.
Ей, очень рослой для своих лет, досталась смуглая кожа, огромные блестящие глаза и неровные, но ослепительно белые зубы. Черные волосы отливали синевой. К тому же Ребекка унаследовала
— Мама, почему ты не дала мне твою внешность? — спрашивала она, смотрясь в зеркало.
Лея не желала слушать таких претензий. Она обожала мужа, считала его самым красивым мужчиной на свете и гордилась, что дети пошли в него.
— Ты, глупая, радуйся, что похожа на отца, — отвечала она.
Но Ребекке не хотелось быть черной в городе светловолосых и сероглазых. Ей не нравилось, что на нее таращат глаза в трамвае или подземке. В лицее ее дразнили цыганкой. Нет, не верила она Георгу, когда он говорил, что она красавица. И обижалась, что он не хочет надеть мундир и пройтись с ней по улице. Ей нечем похвастаться перед подругами, которые разгуливают с братьями и приятелями в военной форме.
— Противный ты, ненавижу тебя, — сказала она вроде бы в шутку, однако в этой шутке была немалая доля правды.
Георг с удивлением посмотрел на сестру. За несколько лет, пока он был на войне, она из ребенка превратилась в женщину со всеми женскими желаниями и капризами. Он вышел из дома и отправился в северную часть города, в Новый Кельн.
Там ничего не изменилось. В квартире доктора Ландау все было по-прежнему. Все так же сидели на длинной скамье пациенты, и старая Иоганна из кухни разговаривала с женщинами о болезнях и лекарствах. Казалось, они так и не прерывали беседу с тех пор, как Георг заходил сюда попрощаться перед отправкой на фронт. Карновский чуть приоткрыл дверь в кабинет. Доктор, в том же белом халате, с теми же заплатами на локтях, засовывал деревянную палочку в горло плачущей девчушке.
— Не хныкать, глупая гусыня, не хныкать! — приговаривал он, точь-в-точь как когда-то. Все было как прежде, только в рыжей бороде доктора стало больше седины.
Карновский тихо, осторожно вошел. Доктор повернулся и тут же узнал гостя. Он не прервал работу, но широко улыбнулся Георгу. Заговорил он с ним, только когда бросил палочку с грязной ваткой и вымыл руки под краном.
— Очень рад вас видеть, Карновский! Но сперва больные. Эпидемия в Новом Кельне, дифтерит и грипп.
— Я просто поздороваться зашел, доктор, — ответил Карновский. — Эльза в лаборатории? Хочу ее видеть.
— Эльзу теперь можно увидеть где угодно, только не в лаборатории, — сказал с досадой доктор Ландау, вытирая руки полотенцем, — на собраниях, на митингах, только не в кабинете, когда она мне нужна.
Георг огорчился. Всю дорогу он думал о ней, представлял, как она удивится
— Раз так, пойду, — сказал он тихо, — не буду вам мешать.
— Да бросьте, — пробурчал доктор Ландау. — Лучше помойте руки, наденьте халат и помогите. Так я быстрее управлюсь. Заодно и поговорим.
Простукивая голые женские спины, прочищая от пленок детские горла, делая уколы в вены, он расспрашивал Георга:
— Ну, и как там было, в героических боях за родину, а, доктор-мясник?
Он думал зацепить Георга и устроить с ним дискуссию о войне, как не раз делал с другими. Но Георг не обиделся.
— Знаете, доктор, вы были правы. Фронт — это бойня, а мы на ней мясники, как вы говорите. Нечего рассказывать.
Доктор Ландау оставил насмешливый тон и дружески посмотрел на Карновского сквозь толстые стекла очков. Потом заговорил о других, более важных вещах. Чем молодой человек собирается заниматься? Искать работу в больнице? Открыть кабинет в Западном Берлине? Или он решил стать специалистом, как теперь модно?
Слово «специалист» он, как всегда, произнес с издевкой. Доктор терпеть не мог специалистов. Изучая покрасневшее горло пациента, Карновский ответил, что хотел бы найти место хирурга.
— У меня на войне была хорошая практика, — сказал он. — Она дала больше, чем дали бы годы работы в любой больнице.
Доктор Ландау фыркнул в усы:
— Все только резать хотят. А почему бы молодому человеку не заняться акушерством?
И, ощупывая вздувшийся женский живот, пояснил удивленному Георгу:
— После бойни надо рожать и помогать новым поколениям прийти в мир. Сеять после жатвы.
Карновский молчал, а доктор Ландау улыбался.
— Лучшее в моей практике — это принимать роды, — говорил он с нежностью в голосе. — Знаете, бывает, среди ночи будят и зовут к роженице, и я лечу с радостью.
Вечером, когда Эльза вернулась домой и увидела Георга, она так же покраснела, как он побледнел. Целую минуту они молча стояли и смотрели друг на друга. Доктор рассердился:
— Меня, что ли, стесняетесь? Давайте, целуйтесь наконец!
И они бросились друг другу в объятья.
— А теперь идем есть, — приказал доктор, — есть, есть, есть.
Старая Иоганна подала скудный ужин: немного овощей, увядшую зелень и большой графин поды. Служанка больше не ругалась с доктором из-за его странной привычки не есть мяса. Никто не ел мяса в голодные послевоенные дни. Доктор Ландау с аппетитом грыз овощи, запивал холодной водой и говорил, не переставая. Эльза пыталась его перебить:
— Папа, дай Георгу рассказать. Это же он герой войны, а не ты.
— Ты глупа, как все женщины, — не остался в долгу доктор. — Только о героях войны и думаете. Из-за таких гусынь войны и происходят. Это ради вас всякие идиоты проливают кровь.
Эльза рассмеялась:
— Папа, что ты болтаешь? Ты же знаешь, мне военная форма совсем не нравится.
— Зато тебе нравятся красные знамена, и выступления на трибунах, и аплодисменты. И тому подобная ерунда.