Семья Рэдли

Хейг Мэтт

— Вылези, ради бога, из пруда.

— Хорошо, Пити. Спокойной ночи.

Мужчина борется изо всех сил, Уиллу приходится опустить его поглубже, чтобы не было брызг. Он надавливает ему коленом на живот, прижимая его ко дну. Питер закрывает окно и исчезает в комнате, видимо полагая, что продолжение разговора еще вернее привлечет внимание соседей.

Уилл снова вытаскивает свою жертву из воды.

Мужчина кашляет и плюется, но пощады не просит.

Уилл мог бы его убить.

Мог бы унести его в небо и убить, на высоте тысячи футов над этой жалкой деревенькой, где никто бы

ничего не услышал. Но что-то произошло. Что-то происходит сейчас.Тут, в этом саду, принадлежащем его брату и его любимой женщине, он не так скор на расправу, как обычно. Возникает задержка. Миг, чтобы подумать, прежде чем действовать. Зарождается мысль, что если что-то делаешь, приходится считаться с последствиями. Что, возможно, этот человек оказался здесь из-за какого-то его поступка в прошлом, из-за какого-то спонтанного решения, которое Уилл принял несколько дней, месяцев или лет назад. Убить его означает вызвать новую цепочку последствий.

Уиллу нужен лишь ответ.

— Кто ты такой?

Он видел эти глаза и раньше. И запах этой крови ему знаком. Он уже отмечал в ком-то такой коктейль страха и ненависти. И отчего-то это узнавание делает его слабее.

Не получив ответа, Уилл отпускает безымянного противника, тот пятится в воде, затем поспешно выбирается из пруда. Отступает, все еще пятясь, чтобы не терять Уилла из виду. Идет по дорожке из каменной брусчатки, оставляя на ней мокрый след, добирается до ворот и исчезает.

Через миг Уилл уже проклинает свою слабость.

Он снова опускает руку в холодную воду и чувствует, как рядом быстро скользит рыба.

Хватает ее.

Вытаскивает из воды.

Она бьется в воздухе, пытаясь вырваться.

Уилл приникает к рыбьему животу, снова выпускает клыки и впивается в свою жертву. Высосав невкусную кровь, он бросает рыбу обратно в воду. Затем вылезает на берег и, мокрый насквозь, уходит в свой фургон, оставив мертвую рыбину и топор в пруду.

Сатурн

Вернувшись в свою комнату, Роуэн какое-то время сидит на кровати, бережно держа в руках бутылку вампирской крови.

Он гадает, что случится, если выпить всего чуть-чуть? Если губы сжать так, чтобы в рот попала только маленькая капелька — тогда он точно сможет сдержаться, чтобы не выпить больше.

Шума в саду Роуэн не слышит, потому что его спальня находится с другой стороны дома, зато слышит, как из своей комнаты вышла сестра, и быстренько прячет бутылку под кроватью, рядом со старой куклой из папье-маше, которую он сделал сам сто лет назад, когда мама заставляла его ходить по субботам на детский кружок рукоделия в сельском клубе. (Он не захотел мастерить пирата или принцессу, как вся остальная группа, а выбрал римского бога Сатурна в процессе поглощения собственных детей. На десятилетнюю Софию Дьюсбери это произвело весьма сильное впечатление — увидев, чтоРоуэн сотворил из крепированной бумаги и красной краски, она разрыдалась. После занятий учительница посоветовала Хелен подыскать своему сыну какой-нибудь другой кружок.)

Сестра открывает дверь в комнату Роуэна и пытливо смотрит

на него:

— Что делаешь?

— Ничего. Сижу.

Клара заходит и садится рядом с братом. Родители между тем продолжают ругаться.

Клара вздыхает, уставившись на постер с портретом Моррисси.

— Заткнулись бы уже.

— Ага.

— Это все из-за меня, да? — Впервые за выходные она выглядит искренне расстроенной.

— Нет, — отвечает он. — Они не из-за тебя ссорятся.

— Я понимаю. Но если бы я не убила Харпера, они бы не съехали с катушек, так ведь?

— Возможно. Но по-моему, у них просто накопилось. И зря они нас обманывали, согласна?

Роэун видит, что его слова не особо успокаивают Клару, и достает из-под кровати бутылку. Клара явно потрясена тем, что половина уже выпита.

— Это Уилла, — объясняет Роуэн. — Он дал мне бутылку, но я еще не пил.

— А будешь?

Он пожимает плечами:

— Не знаю.

Роуэн передает бутылку сестре, и она вытаскивает пробку. Раздается приятное «чпок!». Клара вдыхает аромат, исходящий из горлышка. Делает большой глоток, запрокинув голову. Через мгновение на ее лице не остается и следа беспокойства.

— Как она на вкус? — интересуется Роуэн.

— Божественна. — Клара улыбается окровавленным ртом. — И обрати внимание, — добавляет она, отдавая бутылку брату, — как восстанавливается самоконтроль. Попробуешь?

— Не знаю, — повторяет он.

Не знает он и десять минут спустя, когда сестра уже ушла из комнаты. Роуэн вдыхает аромат, как делала Клара. Он сопротивляется. Ставит бутылку на тумбочку и пытается отвлечься. Предпринимает очередную попытку дописать стихотворение о Еве, но вдохновение где-то застряло, так что вместо этого он читает Байрона.

Она идет во всей красе, Светла, как ночь ее страны… [13]

Кожа зудит, Роуэн мучительно старается сосредоточиться, внимание соскальзывает, как ноги на льду. Он снимает футболку и разглядывает пятна на груди и плечах: участки здоровой кожи выглядят как тающие ледники в раскаленном красном море.

13

Дж. Г. Байрон, «Она идет во всей красе…»; перевод С. Маршака.

Красногрудый дрозд!

Роуэн вспоминает полный ненависти голос Тоби и смех Харпера, как будто на свете ничего смешнее не придумаешь.

Затем память подбрасывает один эпизод, имевший место в прошлом месяце. Он шел к каштанам, растущим в дальнем конце школьного двора, чтобы посидеть в тени, и вдруг к нему сзади подбежал Харпер, наскочил на него и повалил на землю. Роуэн помнит, как тот безжалостно вдавливал его в траву всем своим неподъемным весом, помнит, как ему не хватало воздуха, как казалось, будто легкие вот-вот лопнут. Помнит сдавленные смешки других ребят, в том числе Тоби. И хриплый неандертальский вопль Харпера: «Гаденыш не может дышать!»