Семья Рубанюк
Шрифт:
Рыдающий голос смуглой дивчины вновь взвился над вагонами:
Доглянуть головку всэ чужии люды, А я одъизжаю и не знаю, куды…Лязгнув буферами, состав тронулся. Расталкивая жандармов, женщины бросились к вагонам, побежали рядом. И все громче, заглушая плач матерей и сестер, молодые невольницы пели тут же родившуюся песню:
ЗгадайВ последний раз мелькнуло в створке дверей теплушки бледное лицо Василинки. Катерина Федосеевна нечеловеческим голосом вскрикнула, сделала несколько неверных шагов и без памяти рухнула на снег.
Эшелон, шедший из другого села — Песчаного, остановили партизаны, и молодежь, угоняемая в Германию, разбежалась по окрестным хуторам, а частью ушла в партизанские отряды.
Об этом рассказал Катерине Федосеевне Тягнибеда. Он подобрал и доставил ее, больную и разбитую, домой на санях, на которых отвозил в Богодаровку бургомистру продукты.
Повернувшись спиной к ветру, чтобы выкресать огня — коробок спичек стоил пятьдесят рублей, — Тягнибеда утешающе сказал:
— Если и этот эшелон смогут перехватить, прибежит ваша Василинка до дому.
— Хотя б дал господь бог! — вздохнула Катерина Федосеевна.
Она не очень верила словам полевода, но, вернувшись домой, всю ночь не смыкала глаз. Вскакивала на каждый шорох за окном, выходила в сени, долго стояла в ожидании, что вот-вот раздастся голос Василинки.
Поджидала она ее и на следующую ночь. Утром Катерина Федосеевна жаловалась Александре Семеновне:
— Как тихо стало у нас!.. И не стукнет и не грюкнет. А мне верится, что прибежит Василинка ночью, постучит в то оконце, что из сада. Она, бывало, когда у подружек засидится, всегда в то окошко стучала. Не хотела батька беспокоить.
— Ничего, мама, не горюйте, — утешала Александра Семеновна. — Из других сел дивчата в Киеве, говорят, остались. Может быть, и Василинке посчастливится…
Через два дня в Чистую Криницу пришел меньшой брат Катерины Федосеевны Кузьма, путевой обходчик, живший на разъезде. Раздеваться Кузьма не стал, попросил воды напиться и, осушив большую кружку, сказал:
— Видел, Катерина, нашу Василинку.
— Где? — рванулась к нему Катерина Федосеевна.
— Состав когда проходил на Германию, я около будки стоял. Глядь — племянница. Высунулась в окошко, черная, страшная. Я ее спервоначалу и не признал. А она руки выламывает, жалостно так кричит: «Дядько Кузьма, это ж я, ваша Василинка! Заберите меня!» — кричит. Да куда ж там! В каждом вагоне солдат стоит. Как каторжанов везут… Да ты что, Катерина?
Александра Семеновна кинулась к Катерине Федосеевне, успела поддержать ее.
Спустя минуту Катерина Федосеевна отошла, вытерла краем платка побелевшее, как мел, лицо. Слабым голосом спросила у брата:
— А верно, что эти… партизаны… освобождают людей? С поездов снимают?
Кузьма покосился на окно, понизив голос, сказал:
— Если б не верно, таких вот бумажек не расклеивали бы. Он достал аккуратно сложенный листок бумаги и вполголоса прочитал:
1. Кто партизанам дает убежище, снабжает их
2. О появлении каждого партизана сейчас же следует доложить ближайшей германской военной части или местной комендатуре с точным указанием местопребывания таковых. Все оружие, амуницию и взрывчатые вещества следует немедленно отдать германским властям.
Села, которые не сообщают о местопребывании партизан и не сдадут оружия, должны считаться с тем, что они будут наказаны строгими мерами.
3. Во время ночной темноты никому нельзя выходить из своего жилища. Кто будет встречен вне своего жилища, подвергается расстрелу.
4. Села и хутора или лица, которые помогают германской армии в ее борьбе против коварных партизан, будут награждены особой добавкой хлеба, пользоваться особой защитой и другими благоприятствиями.
Кузьма спрятал бумажку, надел шапку.
— Темнеет сейчас рано, — сказал он. — Еще сдуру под расстрел попадешь.
— Иди, иди, — торопила Катерина Федосеевна. — Еще никогда такого не было, чтобы в своем селе люди ходить боялись.
Кузьма пренебрежительно махнул рукой:
— Им жалко, что ли? А того не учитывают, что партизан ихнего объявления не боится. Ему ночь — в самый акурат.
После его ухода Катерина Федосеевна пробовала взяться за хозяйство, но у нее все валилось из рук. Александра Семеновна, незаметно наблюдавшая за нею, предложила:
— Вы, мама, отдохните немножко. Я все сделаю.
— Теперь уже не доведется ее повидать, — сказала Катерина Федосеевна. — Никто ей головоньку не расчешет, никто спать не положит… «Згадай мэнэ, маты, хоч раз у субботу…» Дытыно моя!..
Она отвернулась к печке. Александра Семеновна подошла, обняла ее, и обе женщины заплакали облегчающими душу слезами.
Позже, поняв, что ей дома не успокоиться, Катерина Федосеевна надела мужнин кожух, платок и пошла к старшей дочери.
У Ганны недавно умер новорожденный. Первые дни она очень убивалась, никуда не выходила из дому, а потом как-то примирилась с утратой.
Не прошло и месяца, как по селу поползли слухи о ней и о вдовом Тягнибеде. Приметили, что он несколько раз проведывал ее дома, видели, как они долго разговаривали у колодца. Никто не мог знать, что Тягнибеда был связан с подпольным райкомом партии и, выполняя его задания, привлек на помощь Ганну, Варвару Горбань, еще несколько молодых женщин.
Тягнибеда был замкнут, малоразговорчив. Длинные, худые, как жерди, руки и ноги его, непомерно тонкая шея всегда были предметом ядовитых насмешек молодых баб и дивчат. Мальчишки втихомолку поддразнивали его «черногузом». Но полеводом он считался отличным; уважали его криничане за бескорыстие и честность.
Катерина Федосеевна по дороге к дочери увидела его длинную фигуру около бригадного двора.
— Жива, соседка? — крикнул он издали. — Ну и добре!
Ганны дома не оказалось. Старуха и невестка лущили на полу подле печки кукурузу, тут же играли кочнами босоногие ребятишки…
Катерина Федосеевна, расстегнув кожух и ослабив платок, присела на стульчик, погладила голову девчонки.
— А Ганька где ж? — спросила она устало.
— Пошла до Варьки юбку скроить, — откликнулась Христинья и недовольно добавила: — Она дома и минуты не посидит. Дела себе все выдумывает.