Семья Рубанюк
Шрифт:
Это была первая размолвка между парторгом и председателем. Остаток дороги все трое шагали в тягостном молчании.
Возле колхозного правления Петра окликнул дед Кабанец.
— Подпишите накладную, товарищ председатель, — сказал он, вынимая из кармана дряхлой, замызганной кацавейки бумажку. — На уголь…
Петро бегло прочитал бумажку, положив на планшетку, подписал.
— Еще задержу трошки, — тронув Петра за рукав шинели, сказал дед. — Хотел спросить… Есть такие нрава у комсомола моим
— А что такое?
— Я своих не пущу… Груньку и Гришку. Прибежали до дому, сундучки складывают… Да за каким дидьком лысым понесет их в эти шахты? Я их от немчуков три года прятал, двух кабанов полицаям отдал, чтобы в Германию не брали, а зараз на шахты? Нет, работы им и дома хватит…
Петро растерянно и враждебно смотрел на широкое, измазанное угольной копотью лицо деда, с неопрятной бородой и хитрыми глазами. Не сам ли он пять минут назад высказывал почти такие же мысли, как этот скаредный, прижимистый дедок?
— Что бы стало со страной, если бы все так рассуждали? — заговорил Петро раздраженным тоном. — По-вашему выходит, что своя, что чужая, вражеская, страна — это все равно?
— Оно не все равно…
— Кто же будет восстанавливать го, что враг разрушил? А? Заморский дядя?
Петро, закипая все больше, отчитывал Кабанца, и тот, поняв, что допустил промашку, забормотал:
— Ага… ага… Так, так… Истинные слова… Я ж только посоветоваться хотел…
Спустя несколько минут Петро вошел в помещение и, еще сердитый, взбудораженный, спросил Волкову:
— Сколько нам предложено выделить комсомольцев?
— Пять.
— Ну, это ничего… Надо послать…
Громак обернулся, с улыбкой поглядел на него:
— Заговорила совесть? Хорошо… Сегодня сняли бы с тебя стружку.
Перед тем как открыть собрание, он мирно, словно между ними не произошло никакой перепалки, сказал Петру:
— Я и не успел тебе сообщить… Восьмого февраля прибудет выездная тройка… Бумажка есть… Сычика будут судить. Так что людей придется отпустить с работы. Пускай послушают.
— Пускай, — так же мирно ответил Петро.
На другой день, после того как с речами и песнями проводили из Чистой Криницы трех парней и двух девушек в Донбасс, с Петром произошел случай, едва не стоивший ему жизни.
На строительной площадке электростанции устанавливали щиты водосброса. Петро, помогая, оступился и упал в котлован с талой ледяной водой.
Тут же, в новом, еще не остекленном, но уже подведенном под крышу помещении машинного отделения, он кое-как обсушился.
К ночи ему стало плохо. У него поднялась температура, и пришлось вызывать Василия Ивановича Бурю.
Врач выслушал больного, проверил пульс и задумчиво помолчал. Глядя исподлобья на Катерину
— Воспаления бы легких избежать. А так, что же? Сейчас определить что-либо трудно.
— Долго придется валяться? — хрипло и учащенно дыша, спросил Петро.
— Не дольше, чем потребуется, — отшутился врач.
Двое суток Петро находился почти в бессознательном состоянии, бредил, звал Оксану и все время просил пить. Потом, после особенно тревожной ночи, когда Буря уже подготовил шприц и ампулы с камфорой, Петру неожиданно стало легче.
Громак, каждый день заходивший справляться о здоровье больного, в это утро посидел у его кровати, рассказал, что делается в колхозе.
— Ранняя весна намечается, — сказал он перед уходом. — Так что поправляйся быстрее. На той неделе столбы будем ставить. Яков уже начал внутреннюю проводку на фермах. В общем, весной двинем Дело крепко…
После того как парторг ушел, Петро заснул и проснулся за полдень. Он собирался позвать кого-нибудь, но в эту минуту мать тихонько приоткрыла дверь и, заглянув, стала прислушиваться.
— Заходите, мама, я не сплю, — позвал Петро. — Дайте попить.
— Добренько поспал и не стонал, не крутился, — довольно говорила мать, ставя перед ним чашку чая с молоком.
— Писем от Оксаны не было?
— Может, батько принесет. Он в сельраду пошел.
Катерина Федосеевна была одета в новую кофточку и юбку, повязана шалью, которую она обычно носила, когда ходила на собрания или в гости.
— Собрались куда-то? — спросил Петро.
— Так надо же на суд идти. За свидетеля меня выставили.
— На какой суд?
— Забыл разве? Пашку Сычика сегодня судят… Сашко скоро из школы прибежит, посидит с тобой.
— Идите, мама, идите!
Когда она перед уходом еще раз заглянула в комнату, Петро тихим голосом попросил:
— Если у Громака минутка свободная будет, скажите… пусть придет. Дело к нему есть.
— Господи бож-же ж ты мой! — воскликнула Катерина Федосеевна. — Какие там еще дела тебе решать? Хоть бы зараз трошки передохнул.
— Вы все же скажите ему, — мягко настаивал Петро.
— Скажу, скажу, — пообещала мать.
После того как она ушла, Петро, чтобы скоротать время, принялся мысленно подсчитывать, сколько дней осталось до выхода бригад в поле, до пуска электростанции, до закладки и набивки парников…
Но мысли путались, обрывались, почему-то вспомнился Татаринцев, умирающий на лесной опушке, полковое знамя. Память воскресила встречи с Оксаной в Москве, в Крыму. Петру живо представилось, как они сидели с женой у моря и мечтали о том, что после войны никогда уже не будут разлучаться.