Семья Рубанюк
Шрифт:
Узнав председателя, она засуетилась:
— Заходите. Не спим еще. Заходите…
— Кто там, тетя Меланья? — донесся голос Полины.
— Петро Остапович, Полиночка…
Вытирая ноги, Петро видел в приоткрытую дверь, как Волкова торопливо привела в порядок волосы, потом, накинув на себя шаль, стала перебирать раскиданные по столу книги. Держалась она подчеркнуто холодно, на все вопросы отвечала односложно и неохотно.
После длинной и неловкой паузы Петро, прислушиваясь, как за ситцевой занавеской
— Жалко, что с временем у вас туго. Надо бы комсомольские контрольные посты создать. Помните, как на уборке было? Они бы за соблюдением сроков сева следили, за качеством. И соревнование следовало бы проверить. По этому делу я и зашел.
— Мы уже беседовали с товарищем Громаком об этом, — ответила, несколько оживляясь, Волкова. — А время что ж!.. Найду.
— Много приходится вам работать.
— Я этого не боюсь.
— Значит, посты установим?
— Да.
Петро поднялся и снова сел.
— Чего вы так изменились, Полина, ко мне? — неожиданно для себя спросил он.
Волкова с опаской взглянула на занавеску.
— С чего вы это взяли? — Она вскочила с табуретки, накинула на плечи шубку. — Пойдемте, провожу вас.
У калитки девушка остановилась, протянула руку:
— Спокойной ночи.
— А на вопрос мой вы не ответили, — сказал Петро, взяв ее маленькую гибкую руку в свою горячую ладонь.
Волкова, делая слабые попытки освободить руку, приглушенно сказала:
— Не хочу кривить душой. Нам не надо встречаться с вами. Мне неприятно…
— Даже так?
— Не то что неприятно, а тяжело… Я не так выразилась. Мне трудно говорить об этом…
Несколько справившись с волнением, девушка сбивчиво рассказала обо всем, что тяготило ее.
— Вы, может быть, посмеетесь, но вот как бывает, — сказала она. — Когда в первый раз я увидела вас, мне даже страшно стало. Вы так напомнили человека, который был мне другом!
— А где он сейчас? — спросил Петро.
— Погиб. На фронте.
Петро помолчал, раздумывая над тем, что услышал от девушки, потом осторожно и мягко проговорил:
— Я не имею права расспрашивать. Это было, наверное, большое чувство. Но… почему должны портиться наши отношения? Так хорошо работалось вместе с вами.
— Я и сейчас работаю.
— Но с вами что-то происходит.
— И сама не понимаю. Ну, ничего, пройдет… Спокойной ночи! Уже поздно.
Волкова повернулась и быстро пошла к хате.
Ее признание взволновало Петра и расположило его к молодой учительнице еще больше. Идя домой, он думал о том, что так мужественно переносить личное горе, как Волкова, могут только сильные, волевые люди, а уже это одно было достойно глубокого уважения.
Через день, узнав от Сашка о том, что Полина Ивановна сильно простудилась и впервые за все время пропустила занятия, Петро снова решил навестить
На этот раз Волкова оказалась более гостеприимной, весело подшучивала над своей болезнью, и Петро ушел от нее с радостным ощущением, что ледок ее отчужденности растаял.
Но посещения эти соседки Балашихи истолковали по-своему. На следующий день утром, собравшись возле колодца, они стали выпытывать у сторожихи:
— Председатель, часом, не сватается за учительницу? Что-то дуже он зачастил до вас?..
Чернобровая, румянощекая Одарка Черненко, поддевая коромыслом ведро, сказала с протяжной зевотцей:
— Оксана там далеко где-то. А он человек молодой. Ему не все в конторе сидеть…
Балашиха хотя и не прочь была посудачить, отмалчивалась: как-никак речь шла о ее квартирантке, а от учительницы она за все время ничего, кроме добра, не видела.
Но и она не утерпела и, отнеся однажды на птицеферму гусиные яйца, спросила у Пелагеи Исидоровны как бы между прочим:
— Оксана ваша ничего не пишет?
— Давно письма не было.
Балашиха присела на опрокинутую вверх дном деревянную цыбарку, сказала, сокрушенно вздохнув:
— Ох, возвращалась бы она до дому. Что за жизнь такая! Муж дома, она где-то…
— Оксана не одна там, — заступилась за дочь Пелагея Исидоровна.
— Ну все-таки… Обое они молодые, вместе и не жили еще…
Пелагея Исидоровна, нахмурив брови, молча просматривала яйца, а Балашиха тем временем тараторила:
— В разлуке, тетка Палажка, всяко бывает. Ну, там полгода, год, скажем, врозь, оно еще туда-сюда, а три года… Дело молодое…
— За свою я не беспокоюсь, — оборвала ее Пелагея Исидоровна.
— Так я же не про Оксаночку, — сказала Балашиха. — Про зятя вашего бабы языками треплют. Может, ничего такого и нету, ну, а все ж Петро до учительши частенько заходит. Полиночка — красивая барышня и личиком… и одевается аккуратненько…
— Хватит тебе языком трепать черт-те что! — сердито перебила Пелагея Исидоровна.
После ухода Балашихи она продолжала заниматься своим делом: осмотрела наседок, вычистила пристройку, предназначенную для цыплят, но настроение у нее явно испортилось. Балашиха растравила больное место: до Пелагеи Исидоровны и раньше доходили слухи о Петре и Волковой.
Самолюбивая и гордая, она сумела бы молча пережить оскорбительные для нее бабьи пересуды, но несколько дней спустя от Оксаны пришло письмо. Дочь писала о своей фронтовой жизни, а в конце вскользь намекнула о том, что ей кое-что известно про Петра и молодую криничанскую учительницу.
В тот же день Пелагея Исидоровна пошла к Рубанюкам.
Катерина Федосеевна была дома одна. Она искренне обрадовалась приходу свахи, тут же отложила недошитую мужнину сорочку и проворно стала собирать угощенье для гостьи.