Семья Рубанюк
Шрифт:
Он поклонился в сторону одного из приезжих. Тот с флегматичным видом закуривал длинную, как кочерга, трубку.
— …и под руководством бургомистра господина Збандуто, — говоривший отвесил поклон в сторону старшего агронома, — вместе с германской нацией, кскать, будем возвышать свою украинскую нацию. Хай живе вольна, самостийна Украина! Я, кскать, кончил.
Он подобострастно взглянул на немца и уселся, вытирая клетчатым платком испарину на затылке.
Криничане с сумрачным любопытством глядели на приезжих и молчали. То, что оккупанты привезли
— Дозвольте вопрос? — крикнули из задних рядов.
Збандуто вытянул голову.
— Пан добродий сказал: «возвышать». Разъясните: как это? Как неделю назад возвысили пленных червоноармейцев над Днепром?
Збандуто дернул подбородком.
— Вопрос не по существу. И вообще хулиганам на сходке не место. Эти большевистские штучки бросьте.
Немец с трубкой наклонил ухо к переводчику и, заливаясь румянцем, слушал его торопливый шепот, потом что-то коротко сказал ему.
Переводчик не совсем учтиво отстранил Збандуто, поднял руку:
— Панове! Господин Крюгер приказал передать: с бандитами, и большевиками, а равно с теми, кто им сочувствует, будет поступлено так же, как с красноармейцами, которые не хотели сдаться. Господин Крюгер обещает, что будет наведен твердый порядок.
По толпе прошелся шепоток, потом снова установилась напряженная тишина.
Збандуто повел глазами по лицам близко стоявших стариков. Взгляд его был раздраженным и неприязненным. Но ссориться со сходкой резона не было.
— Будем полагать, — сказал он, изобразив улыбку на бритом лице, — что спрашивающий поймет свою ошибку… Вам надо избрать старосту для управления селом. Выбирайте кого хотите.
Подождав несколько минут и видя, что сход никого не называет, Збандуто благосклонно разрешил:
— Посоветуйтесь между собой, панове… Ничего… Власть выбирать — не в карты играть.
— А как с колхозом будет? — задали вопрос. — Распускается или остается?
— Германские власти разрешают. Если с вашей стороны препятствий нет, то и председателя прежнего можете оставить. Господина Девятко.
Дружные крики разорвали тишину:
— Желаем!
— Старого оставить!
— Справедливый человек…
Збандуто переглянулся с нацистами. Настроение его заметно улучшилось.
— Видите, панове, — сказал он, поправляя галстук, — германские власти с народом считаются. Вы полные хозяева.
Немец сделал нетерпеливое движение и буркнул что-то переводчику.
— Итак, панове, — спохватился Збандуто, — у нас еще много дел. Кого надумали в старосты?
— Желаем Остапа Григорьевича Рубанюка! — крикнул Тягнибеда.
— Его желаем!
— Рубанюка-а!
Збандуто поморщился. Он подозрительно посмотрел на дружно ревущую сходку. Губы его собрались в твердый комочек.
Переждав
— А сыновья у него, знаете, где?
— Знаем!
— У всех там сыновья или браты.
— Все воюют.
Одинокий голос выкрикнул:
— Малынца в старосты! Он по-немецки знает…
— Этого следует. Придурковатый, правда, простоват.
— Прост, прост, а придавит хвост.
— А таких, сват, им и треба, — зло сказал кто-то из стариков.
Збандуто погрозил пальцем:
— Вы там, деды, лишнего не болтайте.
После недолгих споров сход избрал сельским старостой Остапа Григорьевича. В заместители ему определили почтаря Малынца.
Закрывая сход, Збандуто сказал:
— За обмолот хлеба принимайтесь немедля. Весь хлеб — ваш. Куда хотите девайте. Желаете — ешьте, а нет — на базар везите.
После сходки представитель района, вновь избранные староста и заместитель выпили и закусили у Тимчука. К вечеру «гости» уехали.
Остап Григорьевич вернулся домой крепко подвыпивши. В хате слышны были только мерное дыхание Витьки на руках у матери, мягкие шлепки ладоней о сито — Катерина Федосеевна просеивала на лежанке муку.
Она раза два посмотрела через плечо на мужа и отвернулась.
Долго молчала и Александра Семеновна. Потом с трудно скрываемой враждебностью в голосе она проговорила:
— Как думаете, Остап Григорьевич, Ване и Петру приятно было бы знать, что отец у них фашистский староста?
— Они бы мне шкуру содрали. Одну и другую, — сказал Остап Григорьевич с таким удовольствием, что Катерина Федосеевна обернулась: в своем ли уме старый?
— Почему же вы не отказались? — запальчиво спросила Александра Семеновна.
— А потому не отказался, — шевеля бровями, ответил Остап Григорьевич, — что хочется мне походить в старостах.
Он поднял палец и прищелкнул языком.
— Поняла, Семеновна?
— Сдурел на старости, — сдерживая слезы, крикнула Катерина Федосеевна.
— Там как хотите обзывайте, — махнув рукой, сказал старик и стал укладываться спать.
Но уснуть ему не удалось. Вскоре прибежала Ганна.
— Где батько? — сердито спросила она у матери и по молчаливому кивку головы поняла, что отец в боковой комнатушке. Всегда почтительная, слова ни разу не сказавшая наперекор родителям, она на этот раз накинулась на Остапа Григорьевича ожесточенно и дерзко.
— И они еще вылеживаются! — негодующе воскликнула она. — Сраму на все село наделали, и байдуже!
— Тч-ш-шш! Чего кричишь?
От Остапа Григорьевича разило водкой, и Ганна разлютовалась еще больше.
— Совесть свою пропили, в старосты немецкие определились, и еще «чего кричишь!» Это ж… это…
Ганне хотелось сказать еще что-нибудь оскорбительное, но она не смогла и заплакала.
— Ну, чего, чего ревы задаешь?! Что я такого сделал? — защищался Остап Григорьевич. — Не по своей я воле. Как ил, глупая, не поймешь?