Семя скошенных трав
Шрифт:
— Ну да, ну да, такой мужичок-деревенщина с тремя высшими… Ты ФЕДовцам вкручивай. Я сразу понял: деваться им некуда, тушки не нашли. Они у тебя. Мне тут один карту показал, там чётко видно, что они бы плюс-минус на тебя вышли. Так что не надо врать, просто не надо. В твоих интересах.
Морда у меня, наверное, была искренне поражённая, потому что он прям ухмыльнулся во всё хлебало:
— Ой, Сёма… слишком большие деньги, я понимаю. Ты не подумай, я правда понимаю, не осуждаю. Мне бы попались — я бы тоже армии не отдал, а уж ты-то… Конечно, ты у нас крепких, так сказать, моральных устоев, скрепный, но
— Я не лох, — говорю. — Но убей меня Бог, я не понимаю. Ну не понимаю я. Ну назови мне хоть одну причину, из-за которой мне рисковать, красть инопланетян… Ну вот украл — и куда? Это ж чемодан без ручки! Даже если б они вдруг гадили чистым золотом — куда я это дену? Я ж немедленно нарвусь, да так, что тюрьма покажется курортом!
И тут Анискин расцвёл, как майская роза.
— Ну до чего ты правильный мужик, Ильич! — говорит. И по руке меня этак потрепал, начальственная ласка. — Цены тебе нет. Умный, хозяйственный и никогда горячку не порешь. Это конечно, деть тебе некуда, факт. Мигом засыплешься. Тут каналы нужны серьёзные, не твоим чета, тут без связей ничего не сделаешь. Вот я и говорю: возьми меня в долю. Потому что я знаю, куда. И мы вместе поднимем столько бабла, что ты этот засранный коровник забудешь, как страшный сон. Уедешь из этой глухомани, внуки будут учиться в приличных местах, Танюшу оденешь-обуешь: молодая ещё баба, а с тобой тут в кирзачах и ватнике. И дочка с невесткой: думаешь, им тут так уж интересно, а? За гроши пахать, два раза в год ездить в центр прогуляться?
Я башкой помотал.
— Погоди, — говорю, — Пахомыч. Это всё, ясное дело, очень хорошо. Хочешь меня в дело взять на таких условиях — бери, чо! Но хоть застрели, я не воткну: что мне делать-то надо? Ты ж знаешь, что я умею…
Он перебил:
— Во-от! Как раз то, что умеешь. Говядинка у тебя — пальчики оближешь, не отличишь от натуральной. И того… шедмятинку тоже ведь можно распечатать, а?
Я чуть рюмку не выронил. Сделал вид, будто челюсть отвесил до пола, а сам сразу вспомнил, что мне Ленка сказала первой ночью. Про «съесть и биосинтез». Я думал, что напрочь забыл, а, оказывается, помнил в тонких частностях.
Их жрали! Правда! И все знали! Я понял, что мне Анискин предлагал: распечатывать мясо шельм, используя девок как клеточный материал! Он был в курсе! И эта кошмарная жратва стоила дико много.
Непредставимо много.
И именно поэтому военные шмонали лес в пургу. Девки стоили кучу денег. Инопланетяне же, мля… дикую кучу. Миллионы.
— Слушай, — говорю, — я так и не воткну никак. Распечатать стейки из шельм? Кто-то будет это жрать? Прости, Пахомыч, и говорить-то тошно…
Он только ухмыльнулся.
— Брось, — говорит, — Ильич. Дело привычки. Ты мне лучше что скажи: распечатка же — она не идеальная копия?
Я, натурально, полез в обидки:
— Ни хрена ж себе! Плохой был стейк?
— Нет, — говорит. — На вкус вообще не отличишь. Но на глаз, если знать, как точно должен выглядеть филе-шато, отличить можно. И клеточная структура, я так думаю, другая чутка?
Ух ты, думаю, какие ты слова знаешь. Клеточная
— Не клеточная, — говорю. — Тканевая структура. Беру стволовые клетки наших бурёнок, на первой фазе биосинтеза дифференцируем их до мышечных и жировых, на второй — доращиваем и распечатываем на каркасе. Каркас беру желатиновый, желатин свой… если кто просит подешевле — на заказ на силиконе растим, он вообще копеечный. Конечно, выходит довольно условно, если на микроуровне смотреть.
Анискин вздохнул, подбородок почесал.
— Совсем не идеальная копия, значит. Но сойдёт для сельской местности. Наверное, хоть какие-то свойства сохранятся.
Я к этому времени уже начал кое-что понимать, но спросил:
— Какие свойства-то? За вкус я ручаюсь…
Он усмехнулся.
— Вкус — дело десятое. Это мясо — оно лекарство от всех болезней… ладно, почти всех. И для молодости. Понимаешь? Не для той, которая подтяжками-утяжками, пересадками и прочей хирургией добывается — когда человек выглядит мумией раскрашенной. Внутренняя молодость. Всё молодеет: кожа, сердце, печень, кости…
Я вспомнил морды ФЕДовцев с их детской кожицей — и содрогнулся. А Анискин добавил:
— Чем шельмы моложе, тем выше качество. Если взять тех, что сбежали, то порядок цен — сорок штук за сто грамм. А если детёныша — то все сто штук, если не сто пятьдесят.
Мне было худо. Я молчал.
— Они беременные сбежали, — добил Анискин. — Их там осеменяют искусственно, потому что детёныши дороже взрослых, а неродившиеся вообще нереально дорогие, говорят. Из них гонят натуральный эликсир бессмертия, если не врут. По миллиону за грамм. Ты в башку-то вмести.
— Я таким не занимаюсь, — сказал я. — Ты мне дай шельм десять штук — и то я не буду. Не мой масштаб, когда крутятся такие деньжищи. Это ж голимый криминал! Шельмы-то — чьи? Военных, нет? Тут, небось, до самого верха всё схвачено… узнают — бошки нам поотрывают на хрен и скажут, что так и было. Не просто криминал — криминалище с самого верха.
Анискин замотал головой раздражённо:
— Ты не спеши. Ты послушай. Я на них выправлю документы, через китаёз. Якобы мы их купили у узкоглазых, на мясо…
— Ничо се! — говорю. — А что, так можно было? Торговать нелегальными инопланетянами?
И у Анискина такая морда сделалась…
— Ой, Ильич, — говорит, улыбается, как упырь. — Всё можно. Кому надо — все в курсе. Ты пойми, всё, война кончилась. И ладно, был бы этот их Шед — но Шеда нет, всё, никто ни за что не предъявит. И вся контрабанда — она наша, это просто трофеи. Кто их после войны считает…
— Нет, — говорю. — Прости, Пахомыч, я в это дело не полезу. И тебе не советую. И что делить мясо непойманных шельм — ну глупо же, в натуре…
У него глаза сделались, как пистолетные дула.
— Семён, — говорит, — не дури. И не крути. Ладно, я тебе пару дней на подумать даю, а сам пока подготовлю почву. Но через пару дней мы начнём — и только попробуй отказаться. Я тебе не ФЕДовцы, я найду. Самому же тебе будет неприятно.
— Ищи, — говорю. — Сыщик. Не говори «гоп»…
Вылез из-за стола, брюхо выволок, бросил:
— Не пожалей, Семён. Всяко может обернуться.
За шапку и во двор. А я провожать не пошёл, из залы послушал, как он во дворе глайдер завёл и свалил восвояси.