Семя скошенных трав
Шрифт:
— Мне кажется, нет, — сказал Кранц. — Прокопович — военный лингвист. Он как бы… ну, неважно. Просто — свяжись с ним. Его код знаешь? Молодец. Мне надо идти. Может, ещё увидимся.
Руку мне пожал — и ушёл туда, к посадочным шлюзам. А я остался стоять.
Худо было, откровенно говоря. Совсем.
И Прокоповича я едва знал — только пару раз видел в Этнографическом Обществе. Но я его сразу вызвал.
Он почему-то ужасно обрадовался:
— А, Юл-этнограф! Отлично. Приезжай в офис прямо сейчас. Адрес знаешь?
И у меня немного отлегло от сердца.
В тот день мы с Алесем очень здорово общались —
— Как славно, Юл, что тебя не вербанули и что ты с Земли не улетел! — сказал он мне с порога. — Почти все толковые этнографы дружно решили работать на армию, чтоб его… Локальный конфликт, целое дело: в СМИ шум такой, будто кто-то атаковал Землю, а не за побережье в далёкой колонии поцапались.
— Но — полторы тысячи погибших только среди наших, — заикнулся я. — И у американцев чуть не столько же. И мне сказали, что на Шеде убили наших дипломатов…
Алесь воздел руки.
— На Океане-2 обменялись ракетными ударами, — сказал он с досадой. — Думаешь, Шед напал вот так, ни с того ни с сего? И наши во всей этой истории — белокрылые ангелы? И все шедми живы и здоровы? Я уж не говорю о том, что там, на Шеде происходит. Дипломатов убили? Интересно, откуда данные? У КомКона их нет.
— А мне сказал… — я запнулся. — Мне, вообще-то, комконовец сказал.
— По-моему, это деза, — фыркнул Алесь. — Шед молчит.
— И наши на Шеде молчат? — спросил я.
— Закономерно. Потому что их дипломатов арестовали, их учёных арестовали, посольства Шеда и в Москве, и в Вашингтоне не выходят на связь. Так с чего бы они должны позволить говорить нашим? Да чёрт с ним! — Алесь махнул рукой. — Эта фигня кончится через неделю, а последствия мы будем расхлёбывать годами. И так у Земли не лучшая репутация…
Я вдохнул, выдохнул и спросил:
— Алесь… а мне Кранц сказал, что самые опытные спецы, которые работали по Шеду, умерли за одну неделю. И — что это как-то…
Алесь кивнул и отвёл глаза:
— Ну… так ведь бомбили-то как раз ту станцию, где работал Шалыгин. Его отозвали — и сразу же ракетный удар. Конечно, у него сердце не выдержало… у кого бы выдержало! Громов там погиб, на Океане, когда началась заваруха… Ануфриев там погиб, Спасский — там. Перерепенко… уснул за рулём, говорят, тоже, в общем, объяснимо, если вспомнить, как пахал… Кто ещё? А, Нигматулин газу глотнул. Так ведь депрессия, ясно: у него на Океане-2 жена работала, любимая да ещё и коллега, соавтор… вдобавок вроде бы младший сынишка с ними жил… А старший сын с женой у него работали в земной миссии на Шеде. Может, Саид узнал, что их убили?
— Алесь, — спросил я, — а как получилось, что Перерепенко, Шалыгин и Нигматулин вообще оказались на Земле? Они же должны были работать на Океане-2, почему их отозвали?
Алесь пожал плечами:
— Ну, Перерепенко пригласили на какую-то международную конференцию с океанологами. Нигматулина вызвали к отцу. Вот чёрт… как оно всё сложилось-то… Ведь выходит, что сначала у его отца сдало сердце… и Саид… он ведь не мог не полететь, понятно. А Шалыгина вызвали на какую-то консультацию с нашими дипломатами, заменили его Громовым, всё, в общем, понятно тоже. Ну погиб бы он на Океане…
— Всё равно странно, — сказал я.
— Это ты с Кранцем переобщался, — улыбнулся Алесь. — А Венька — чуток параноик. У него первая специализация — средневековый мир, он работал при дворе там, вот везде заговоры и мерещатся.
— А почему Кранц улетел? — спросил я.
Вывел Алеся из себя. Похоже, совершенно ему не хотелось ни
— Всё, этнограф, хорош! Не приставай к царю!
Только Кранц был прав, а Алесь ошибался.
Но Алесь за меня поручился где-то там, наверху, где были комконовские асы и те, серые, из Конторы. И я остался в его группе, с теоретическим допуском к военнопленным, а война затянулась на кошмарно долгое время, и на Земле стало ужасно неуютно. Вовсе не из-за шедми.
Мы очень быстро поняли, что эта фигня за неделю не кончится.
Штаты включились в войну практически вместе с Федерацией; мне казалось, что они совместно всё и планировали где-то на высшем уровне — хотя это, конечно, просто домыслы и паранойя.
Шедми сорвались с нарезки; новости, которые приходили из космоса, звучали дико — а СМИ подогревали и негодование, и гнев… может, даже жажду мести, что ли. Наши пытались миротворствовать, но как-то не очень уверенно. Штаты, кажется, решили, что, наконец, началась та самая война с чудовищами из космоса, о которой в разных видах с давних времён рассказывалось в их книгах и фильмах — и даже, похоже, обрадовались. Каждую неделю они показывали миру, какую ужасную штуку для войны с шедми ставят в массовое производство — и оружие становилось всё убийственнее и жесточе. И дороже… Старые тормоза, которые работали в земных войнах, у них совсем слетели — они дорвались до повоевать, тем более, что на их военную промышленность просто золотой дождь хлынул. Китай пообещал всё, от него зависящее, в военные действия не вступил, но постоянно сообщал о поставках оружия и техники для победы. Ближний Восток дружно объявил шедми детьми иблиса; своих технологий у южан не было, но они использовали наши — в космическом флоте Земли вскоре оказалось полно добровольцев за веру. Европейские частные компании, не особо богатые, но страстно рвущиеся в бой за правое дело, затянули пояса и тоже предложили кучу оружия, не самого крутого и современного, но относительно пригодного. Они считали, что между прочими убивалками и эти сойдут — и никто с ними не спорил.
Тем временем мы — я, Алесь, Аня Потоцкая и Аня Голуб, Баграмян из КомКона и этнограф Женька Шейнин — пытались добиться разрешения общаться с теми шедми, которые до начала войны работали на Земле, с теми, разумеется, кого не обвинили прямо в терроризме и шпионаже. Нам всем казалось, что мы можем узнать от них что-нибудь настолько важное, что позволит прекратить это безумие. Военные флегматично отвечали: «Не сегодня. Мы не закончили».
Вот и получилось, что я всё равно работал в архиве — ну и с документами Кранца. А Алесь перестал улыбаться, как кинозвезда — и уже не спорил, если я заикался о Конторе и непонятной силе, которая всё портит. С военными мы не ладили. На пределе зрения всё время маячили какие-то комконовцы, у которых допуск, кажется, имелся. Но ни у кого из наших его не было.
И я думал, что нас оставили тут болтаться, как букет фиалок в проруби, потому что мы — самые лопоухие. Алесь лучше понимает шедми, чем нас самих. Я вообще ничего не понимаю. Две Ани — этнографини со специализацией по детству и детям, одна — педиатр, вторая — педагог, наши главные кадры по белькам. Для них война — просто тёмный ужас, этакий ядерный гриб во всё небо, они даже не пытаются судить о происходящем. Рубен Баграмян всё время молчит, не знаю, какой тут резон. Женька ещё бестолковее, чем мы все. Добрый, чувствительный остолоп, главная ценность — способности к языкам, а по части прочего, как любил говорить Вадим Александрович, двоечник…