Семя скошенных трав
Шрифт:
Ну и что, что Эренбург? Что Эренбург сделал плохое? Он помог победить в страшной войне. И — ну да, я старалась тоже помочь, чем могу. Да, я работала на войну. Для победы. И ничего стыдного в этом нет. Даже если в агитках немного и перегибали — это ведь чтобы было острее. Чтобы лучше работало. Во время Той войны ведь тоже рисовали злые карикатуры. Фашисты тоже младенцев живьём не ели — это что, делает их лучше? Просто — образ такой. Чтобы было понятнее, чтобы вызывало эмоции.
Но Юлька всегда цеплялся к каждой запятой — если мы только встречались. Мне кажется, он так никогда и не понял, что с его ненаглядными шедми
Ну да, что наши уничтожили Шед — это, конечно, этически очень спорно. Но ведь если бы не мы — то нас. Это же космос, это борьба за выживание, что же мы можем сделать…
Я радовалась, радовалась, что кончилась эта война! Я так радовалась! Я думала, что теперь-то всё пойдёт иначе. Что Юлька поменяет специализацию. Может, мне удастся замолвить слово в ВИД-ФЕДе, и его возьмут консультантом на документалистику — или ещё куда-то в приличное место. Может, с родителями помиримся… Мама у него совершенно нормальная, я с ней несколько раз разговаривала от него тайком, она очень милая дама, мы бы с ней хорошо поладили. По-моему, она бы хотела, чтобы Юлик на мне женился… но тут не мы с ней решаем.
И вдруг случились эти бельки.
Я смотрела на Юльку и думала: ты же так здорово всё понимаешь, почему же сейчас меня понять не хочешь? Я же сделала и протолкнула в эфир этот дурацкий ролик. Ты хотел — и я сделала. А теперь ты хочешь, чтобы я вообще всё бросила и отправилась с тобой к чёрту на кулички? На этот Океан-2? С твоим психом-шефом, с сумасшедшим Бердиным и с шедми? Когда у меня с собой даже смены белья и зубной щётки нет?
У меня просто слёзы наворачивались.
А этот гад меня обнимал и улыбался. Ну и что я могу сделать, когда он так улыбается?! Не любит он меня. Если бы любил — подумал бы обо мне, а не о каких-то дурных абстракциях!
Но он сказал:
— Верка-Верка, ты хорошая, я в тебе не сомневаюсь. Ты всё увидишь, ты всё поймёшь. Пожалуйста, пойдём со мной — мы будем как те комсомольцы…
— Никакой ты не комсомолец, — огрызнулась я, но он даже улыбаться не перестал.
— Ага, я пятая колонна. Троцкист, левый эсер. Враг народа.
Ну и что мне было делать с этим дуралеем?! Я сама вечно делала из-за него глупости.
Но у меня, может, и не было запасных трусиков, зато была портативная камера ВИДа, с которой я не расстаюсь никогда. Я подумала, что раз так, то я буду снимать ещё один репортаж. И я сделаю фитиль всем прочим. Ты правду хочешь? Будет тебе правда. Только уж потом не жалуйся.
Мы пошли на этот грузовик, на «Астру».
Я ещё никогда в космосе не была, если честно — только на самой низкой орбите, на челноке, когда надо было очень быстро добраться до Штатов, в командировку. Это же не считается, это не глубокий космос. Но челнок был — как самолёт VIP-класса, там запомнились сливочно-белые плоскости, мягкая обшивка, замечательные кресла, которые гасили перегрузки… и я, глупая, думала, что звездолёты и тем более такие. Это же — дальний космос, прыжки, высокие технологии… ну да.
Там оказалось — как в старой кинохронике, в пустом заводском цеху. Большое гулкое помещение, обшитое стальными листами в облезлой краске, даже ржавыми кое-где. Какие-то металлические рёбра
Я попыталась возмутиться, но Юлька только улыбался:
— А как же славные предки? Девушки — на поле боя, девушки — у станков, в промёрзлых цехах, всё для фронта, всё для победы? Верка, не ругайся — запоминай. Это очень ценный опыт, где ты ещё такой получишь!
Я не стала особенно с ним спорить. Условия полёта — это ещё полбеды, хоть взлёт и был — тихий ужас. Эти дурацкие спальные мешки — не самая лучшая замена стартовым креслам, меня даже тошнило. Хорошо, что у Юльки оказались карамельки с каплей препарата от укачивания, или как это называется.
И уже спустя час после старта, когда установилась нормальная гравитация и разрешили вылезти из оранжевого кокона, я смогла хорошенько рассмотреть Юлькину группу. С кем меня судьба свела.
С публикой, которую категорически не назовёшь приятной.
Там оказалось ещё несколько женщин, но хорошеньких не было вообще. Белла из КомКона, из шедийской группы, как я поняла, выглядела просто жалко — остриженная, как арестант, с той ужасной фигурой, какая бывает у девиц, вместо фитнеса занимающихся борьбой или чем-то похожим. Грубо сбитая, мужеподобная. Этнографиня Аня, с которой Юлька работал и о которой рассказывал в превосходных степенях, я даже ревновала — тощая дылда, плоская, на журавлиных ногах, с уморительным лицом: круглые глаза, полные губы, нос длинный, горбатый… Зря я нервничала. Вторая Аня — ещё смешнее: пухлый щекастый хомячок на коротеньких ножках, носик — кнопочка, когда говорит — кончик носа подёргивается. И одеты они были в комбинезоны КомКона, которые женщин совсем не красят.
О женщине-шедми и говорить нечего. Не знаю, кто пустил слух, что они красотки.
Впервые я увидела шедми живьём. Большая радость.
Воняют они нестерпимо. Ненавижу рыбный запах; мне даже стейк из сёмги воняет, а тут — как лежалая скумбрия, фу! А самое противное — что многие наши уже тоже воняют рыбой.
Я сказала Юльке — а он снова улыбнулся:
— На суше их кожа выделяет специальный секрет, не позволяющий ей пересыхать. Своего рода природный увлажняющий крем — и запах им вполне нравится. А ты завидуешь, Верка, потому что сама так не можешь.
Я сказала:
— А ты можешь серьёзно?
— А серьёзно, — ответил он, скорчив серьёзную мину, — для них запах твоих роскошных духов — как смесь иприта с фосгеном. Боевые отравляющие вещества. Но они терпят.
Я поняла, что придётся терпеть и мне: ничего больше не остаётся. Стала потихоньку их снимать.
Долго настраивала фильтр. Из-за того, что кожа у шедми серовато-белёсая, они ужасно похожи на покойников. А от чёрных глазищ без белков ещё жутче. И взгляд немигающий — как уставятся…