Семья Тибо (Том 1)

дю Гар Роже Мартен

– Да... То есть нет, не слишком часто... А вы?

– О, я-то почти беспрерывно. Чуть ли не все мои раздумья приводят меня к мысли о смерти. Впрочем, - продолжал он с каким-то растерянным выражением, - как бы часто ты ни возвращался к этой мысли, все равно, она...

Он не договорил. Сейчас лицо у него было одухотворенное, мятежное, почти прекрасное, а выражение его говорило о жажде жизни и о страхе смерти.

Молча прошли они еще несколько шагов, а немного погодя она несмело заговорила:

– Послушайте, уж сама не знаю, почему, никакой тут связи нет, я вспоминаю одну историю. Даниэль вам, может быть, рассказывал

о моей первой встрече с морем?

– Не слышал. Расскажите же.

– О, это давнишняя история... Было мне тогда лет четырнадцать пятнадцать. Дело было так: в конце каникул мы с мамой поехали в Трепор, к Даниэлю. Он написал, что сойти надо на какой-то станции, уже не помню какой, и приехал нас встречать на дрожках. А чтобы я не открывала для себя море понемножку, на поворотах дороги, он завязал мне глаза... Не правда ли, глупо?.. Где-то на пути он высадил меня из дрожек и повел за руку. На каждом шагу я спотыкалась. Порывистый ветер стегал меня по лицу, я слышала посвисты, рев, адский грохот. Умирала от страха, умоляла Даниэля отпустить меня. В конце концов, когда мы взобрались на высоченный прибрежный утес, он молча встал за мной и снял повязку с моих глаз. И тут я увидела сразу все море: море, бушующее среди отвесных скал, прямо у меня под ногами; и море вокруг, сплошное необозримое море. Я задохнулась и упала без сознания. Даниэль подхватил меня. Очнулась я только через несколько минут. И все рыдала, рыдала... Пришлось увезти меня, уложить в постель, я была в жару. Мама ужасно сердилась... Но знаете, я ничуть не жалею, что все так получилось. Уверена, что теперь я хорошо знаю море.

Никогда еще Жак не видел у нее такого лица - вся печаль с него слетела; никогда не видел такого открытого, даже чуть-чуть озорного взгляда. И вдруг этот огонь погас.

Мало-помалу Жак открывал незнакомую Женни. Эти смены настроений - то сдержанность, то внезапные вспышки - наводили на мысль о подспудном, но полноводном источнике, который только от поры до поры пробивает себе выход. Быть может, он, Жак, скоро разгадает тайну и той непостижимой печальной задумчивости, которая так одухотворяет ее лицо и кажется отсветом внутренней жизни, придает такую цену ее мимолетной улыбке. И вдруг при одной лишь мысли, что прогулке их скоро придет конец, его охватила мучительная тоска.

– Вы не торопитесь, - вкрадчиво сказал он, когда они прошли под аркой старинных ворот 61 , ведущих из парка в лес.
– Пойдемте кругом. Бьюсь об заклад, этой дорожки вы не знаете.

Песчаная тропинка, по которой было мягко ступать, терялась в темной гуще кустарника; вначале она была широкая, ее окаймляла высокая трава, а дальше становилась все уже. Деревья на этом участке росли плохо, сквозь чахлую листву со всех сторон просвечивало небо.

Они все шли, и молчание ничуть их не тяготило.

"Что со мной?
– допытывалась у себя самой Женни.
– Он совсем не такой, как я думала. Нет! Он... Он...
– Но ни один эпитет ей не нравился.
– До чего мы похожи", - вдруг про себя отметила она убежденно и радостно. И чуть погодя встревожилась: "О чем он думает?"

А он ни о чем не думал. Он весь отдавался блаженству - восхитительному, бездумному; он шел рядом с ней, и ничего другого ему не было нужно.

– Я вас завел в одно из самых неуютных мест

в лесу, - наконец пробормотал он.

Она вздрогнула, услышав его голос, и оба подумали, что эти минуты молчания имели решающее значение для всего того неизъяснимого, чем полны были их мысли.

– Что верно, то верно, - отозвалась она.

– Тут и не трава вовсе, а один собачий зуб.

– А моя собака им лакомится.

Они говорили все, что приходило в голову; слова вдруг приобрели для них совсем иной смысл.

"Мне нравится голубой цвет ее платья, - подумал Жак.
– Почему этот нежный, серовато-голубой тон так к ней идет? Это именно ее цвет".

И тут же, без всякого перехода, воскликнул:

– Знаете, я потому иногда становлюсь таким тупицей, что никак не могу отвлечься от того, что творится у меня внутри.

И Женни, воображая, что просто отвечает ему, заявила:

– Совсем как я. Я почти все время мечтаю. Люблю помечтать. Вы тоже? Ведь я одна владею тем, о чем мечтаю, и мне приятно, что нет нужды поверять все это другим. Вы понимаете меня?

– О да, отлично понимаю, - отвечал он.

Ветви шиповника, усыпанные цветами, а одна уже покрытая мелкими ягодами, перекинулись через тропинку. Жак готов был преподнести их Женни: "Вот листья, и цветы, и плод на ветке спелый..." 62 Он бы остановился, все смотрел бы на нее... Но он не посмел. А когда они миновали куст, он подумал: "Как все-таки сидит во мне эта книжность!" И спросил:

– Вы любите Верлена?

– Да, особенно "Мудрость" 63 - ее прежде так любил Даниэль.

Он негромко прочел:

О, женщин красота, их слабость, нежность рук,

Что делают добро иль зло приносят вдруг...

– А Малларме?
– продолжал он, помолчав.
– У меня есть сборник стихов современных поэтов, подобран неплохо. Хотите, принесу?

– Принесите.

– А Бодлера вы любите?

– Меньше. И Уитмена тоже. Впрочем, Бодлера я плохо знаю.

– А Уитмена вы читали?

– Даниэль мне читал его этой зимой. Я хорошо чувствую, почему он так любит Уитмена. Ну а я...

(И каждому пришло на память слово "порочный" - слово, которое они произносили совсем недавно. "Сколько у нас с ней схожего!" - подумал Жак.)

– Ну а вы, - подхватил он, - именно из-за этого и любите Уитмена меньше, чем он?

Она наклонила голову, радуясь, что он закончил ее мысль.

Тропа снова расширилась и вывела их на прогалину, где манила к себе скамейка, стоявшая меж двух дубов, источенных гусеницами. Женни бросила в траву широкополую соломенную шляпу и села.

– Временами меня просто изумляет ваша близость с Даниэлем, - неожиданно сказала она, словно размышляя вслух.

– Почему же?
– Он усмехнулся.
– Потому что, по-вашему, я не такой, как он?

– Сегодня - совсем не такой.

Он растянулся неподалеку от нее, на откосе, сказал негромко:

– Моя дружба с Даниэлем... А он когда-нибудь говорил вам обо мне?

– Нет... То есть да. Немного.

Она вспыхнула, но он на нее не смотрел.

– Ну да, теперь это - ровная привязанность, какая-то умиротворенность, - продолжал он, пожевывая травинку.
– А ведь прежде было не так.