Семья Тибо (Том 1)
Шрифт:
– А это что за дылда? Вот она говорит что-то буфетчику, - спросил он.
– В голубом переливчатом платье с ожерельем до колен?
– Да. Вид у нее суровый!
– Это Мария-Жозефа. Недурна. Имя под стать императрице. Презабавная история у ее жемчужного ожерелья. Ты слушаешь меня?
– говорил, улыбаясь, Даниэль.
– Она была любовницей Рейвиля, сына парфюмерного фабриканта. Ну, а законная супруга Рейвиля изменяла ему с Жоссом - банкиром. Да ты слушаешь?
– Еще как слушаю!
– Вид у тебя сонный... Однажды Жоссу, а он здорово богат, вздумалось подарить своей любовнице, госпоже Рейвиль, жемчуга. Но как быть, чтобы не навести на подозрение Рейвиля? Так вот, Жосс, слава богу, не ребенок: затеял лотерею
– Вы ведь знакомы?
– спросил он Жака, который нехотя протянул руку Верфу.
– Здравствуйте, красавица, - сказал Даниэль, наклоняясь и целуя руку Поль, проходившей мимо, - Поль, худосочной приятельнице русского художника.
– Разрешите вам представить моего друга Жака Тибо.
Жак поднялся.
Молодая женщина скользнула по его лицу каким-то истомленным взглядом, потом более внимательно посмотрела на Даниэля, казалось, она хотела что-то сказать, но промолчала и прошла мимо.
– Часто здесь бываешь?
– спросил Жак.
– Нет. Впрочем, да. Несколько раз в неделю. Привычка. А ведь обычно мне быстро приедаются и одни и те же места, и одни и те же люди; люблю ощущать течение жизни...
"Я принят", - вдруг подумал Жак. Он глубоко вздохнул. И тут его осенила одна мысль:
– Не знаешь, когда закрывается телеграф в Мезон-Лаффите?
– Уже закрыт. Но если ты сегодня вечером пошлешь телеграмму, твой отец получит ее завтра спозаранок.
Жак знаком подозвал грума.
– Принесите бумагу и чернила.
И он стал писать своим неразборчивым почерком с лихорадочной поспешностью, и запоздалое это стремление сообщить о своем успехе было так ему свойственно, что Даниэль, склонившись через его плечо, улыбнулся. Но он тотчас же отступил, он был удивлен. Но еще больше он был раздосадован тем, что невольно допустил бестактность; вот что он прочел вместо адреса г-на Тибо: "Мезон-Лаффит, Лесная дорога, госпоже де Фонтанен".
Все с любопытством подались вперед, когда появилась пожилая дама, постоянная посетительница здешних мест, в сопровождении прехорошенькой брюнетки, которая держалась без всякой робости, но несколько натянуто, а это говорило о том, что пришла она сюда впервые.
– Эге, что-то свеженькое, - вполголоса заметил Даниэль.
Верф, проходивший мимо, усмехнулся.
– А вы и не знали? Мамаша Жюжю выводит в люди новенькую.
– Девчонка чертовски хороша, - чуть помолчав, с видом знатока заявил Даниэль.
Жак обернулся. И в самом деле она была прелестна: ясные глаза, никаких румян; вся манера держаться говорила о том, что она не принадлежит к числу постоянных посетительниц этого заведения. Одета она была в бледно-розовое кисейное платье - ни отделки, ни украшений. Рядом с ней все женщины словно поблекли - даже самые молодые.
Даниэль снова уселся возле Жака.
– Тебе надо присмотреться
Жак не сводил глаз с мамаши Жюжю. У нее было славное лицо, напоминавшее лицо сельского священника, - решительное, веселое, не без лукавства; на короткие седые волосы надета была соломенная шляпка, похожая на шляпу рыбака, сидящего в удочкой.
Жак, раздумывая о чем-то, повторил:
– Не испытывая никакой брезгливости...
– Именно так, - подхватил Даниэль.
И хитро, чуть вызывающе посмотрев на Жака, негромко процитировал две строчки из Уитмена:
You prostitutes flaunting over the trottoirs or obscene in your rooms, Who am I that I should call you more obscene than myself? [33]33
Вы, проститутки48, великолепные на панели и бесстыдные в ваших спальнях,
Кто я такой, чтобы называть себя менее бесстыдным, чем вы? (англ.).
Даниэль знал, что задевает строгие нравственные устои Жака. И делал это умышленно, с досадой видя, что Жак, - быть может, в противовес его собственному распутству, - ведет почти совсем целомудренный образ жизни. Даниэль даже искренне тревожился по этому поводу; и знал, что иногда сам Жак бывает немного озабочен тем, как легко сносит он воздержание, хотя прежде все предвещало, что темперамент у него будет страстным. Только один раз друзья затронули этот щепетильный вопрос - дело было нынешней зимой, когда они, возвращаясь из театра, шли по Большим бульварам, где теснились влюбленные пары. Даниэля удивила отрешенность Жака.
– А ведь я вполне здоров, - заметил Жак, - удостоверился на комиссии по осмотру новобранцев, что попал в разряд сильнейших...
И Даниэлю вспомнилось, как от невысказанной тревоги осекся его голос.
От этого воспоминания его отвлек Фаври, которого он увидел еще издали, - тот кивнул им, с преднамеренной небрежностью отдал по очереди шляпу, трость и перчатки девице, приставленной к гардеробной, и спросил Жака, заранее посмеиваясь:
– Твой брат так и не пришел?
Каждый вечер Фабри надевал чуть-чуть высоковатый пристежной воротничок, новенький костюм, словно с чужого плеча, и его свежевыбритый подбородок так ретиво выдавался вперед, что Верф говорил: