Семья Тибо, том 1
Шрифт:
— …Некоторые идут еще дальше, — продолжал Ванхеде писклявым голоском. — Они говорят, что сараевское убийство было организовано агентами Берхтольда, чтобы создать долгожданный повод! И что таким образом Берхтольд одним выстрелом убил двух зайцев: во-первых, избавился от ненадежного, слишком миролюбиво настроенного наследника и в то же время сделал возможной войну с сербами еще до смерти императора.
Жак смеялся.
— Ну и сказку же ты мне рассказываешь!..
— Вы не верите, Боти?
— О, я думаю, что от честолюбивого и испорченного жизнью политикана можно ожидать абсолютно всего, —
— Полагаете вы, что Пилот тоже так думает? — спросил Ванхеде, тряхнув головой.
Жак вопросительно посмотрел на него.
— Я хочу сказать… — продолжал бельгиец словно нехотя, — Пилот не говорит "нет"… Но у него всегда такой вид, будто он не слишком верит в сопротивление народов, в их волю…
Лицо Жака помрачнело. Он хорошо знал, чем именно позиция Мейнестреля отличалась от его позиции. Но эта мысль была ему неприятна; он ее инстинктивно отстранил.
— Милый мой Ванхеде, эта воля существует! — сказал он с силой. — Я только что вернулся из Парижа и полон надежд. Можно смело сказать, что в настоящее время не только во Франции, но и повсюду в Европе среди людей, подлежащих мобилизации, нет даже десяти, даже пяти из ста, которые примирились бы с мыслью о войне!
— Но остальные девяносто пять — это пассивные люди, Боти, готовые всему покориться.
— Знаю. Но предположим, что из этих девяноста пяти найдется хотя бы дюжина, даже полдюжины, которые понимают опасность и готовы восстать; перед лицом правительства окажется целая армия непокорных!.. Вот к этой-то полдюжине на сто и надо обращаться, ее-то и нужно объединить для сопротивления. В этом нет ничего неосуществимого. И над этим-то и работают сейчас все революционеры Европы!
Он поднялся с места.
— Который час? — пробормотал он, взглянув на ручные часы. — Мне надо зайти к Мейнестрелю.
— Сейчас не выйдет, — заметил Ванхеде. — Пилот с Ричардли отправились в автомобиле в Лозанну.
— Вот как… Ты уверен?
— В девять часов у него назначена там одна встреча по делам съезда. Они не вернутся раньше двенадцати.
Жак, казалось, был недоволен.
— Ну ладно! Подожду до двенадцати… А ты что намерен делать сегодня утром?
— Собирался идти в библиотеку, но…
— Пойдем со мной к Сафрио; по дороге поболтаем. У меня есть для него письмо. В Париже я виделся с Негретто… — Жак поднял свой саквояж и направился к двери. — Обожди десять минут, я только побреюсь… И зайди за мной, когда спустишься вниз.
Сафрио один занимал небольшой трехэтажный домик на улице Пелиссье, недалеко от собора, в нижнем этаже помещалась его лавочка.
О прошлом Сафрио было известно немного. Его любили за добродушие, услужливость, о которой ходили легенды. Еще до приезда в Швейцарию он был членом Итальянской социалистической партии, а теперь уже семь лет жил в Женеве, держал аптекарский магазин. Он покинул Италию из-за каких-то неудач в супружеской жизни, о которых упоминал часто, но неопределенно; поговаривали, что они чуть не довели его до
Когда Жак и Ванхеде зашли в магазин, он был пуст. На звон колокольчика в дверях задней комнаты появился Сафрио. Его красивые черные глаза засветились каким-то теплым светом.
— Buon giorno! [256]
Он улыбался, кивая головой, округляя свои неровные плечи, разводя руками с заискивающей грацией итальянского трактирщика.
— У меня тут два земляка, — шепнул он на ухо Жаку. — Пойдемте.
Он всегда готов был приютить у себя итальянцев, объявленных вне закона у них на родине и подлежащих высылке из Швейцарии. (Женевская полиция, обычно весьма покладистая, периодически проникалась "очистительным" рвением, преходящим, но весьма неудобным, и изгоняла со своей территории некоторое количество иностранных революционеров, у которых не установилось с нею нормальных отношений. Чистка продолжалась с неделю, в течение которой непокорные обычно ограничивались тем, что покидали свои меблированные комнаты и переселялись в конуру к какому-нибудь приятелю. Затем снова наступало спокойствие. Сафрио был специалистом по оказанию подобного гостеприимства.)
256
Добрый день! (ит.).
Жак и Ванхеде последовали за ним.
За лавкой открывалось помещение, ранее служившее погребом и отделенное от магазина узенькой кухней. Эта комната очень напоминала тюремную камеру: потолок был сводчатый, решетчатое оконце, выходящее на пустынный двор, давало слабый верхний свет, но местоположение делало эту комнату надежным убежищем, там могло поместиться довольно много народу, и Мейнестрель иногда пользовался ею для небольших приватных собраний. Одну стену сплошь занимали полки, уставленные старой аптекарской утварью, флаконами, пустыми банками, непригодными к делу ступками. На верхней полке красовалась литография с изображением Карла Маркса под надтреснутым стеклом, серым от пыли.
Действительно, тут находились двое итальянцев. Один из них, оборванный, как бродяга, сидел за столом перед тарелкой холодных макарон под томатным соусом, которые он выковыривал кончиком ножа и распластывал на краюхе хлеба. Он окинул посетителей кротким взглядом раненого зверя и снова принялся за еду.
Другой, постарше и лучше одетый, стоял с какими-то бумагами в руках. Он пошел навстречу вновь прибывшим. Это был Ремо Тутти, которого Жак знал по Берлину как корреспондента итальянских газет. Он был мал ростом, несколько слабого сложения, с живыми глазами и умным взглядом.
Сафрио пальцем указал на Тутти.
— Ремо приехал вчера из Ливорно.
— Я только что вернулся из Парижа, — сказал Жак, обращаясь к Сафрио и вынимая из бумажника письмо. — Там я встретил одного человека, — угадай кого, — который просил меня передать тебе это письмо.
— Негретто! — воскликнул итальянец, радостно хватая конверт.
Жак сел и повернулся к Тутти.
— Негретто сказал мне, что в Италии уже две недели тому назад под предлогом летних маневров собрали и вооружили восемьдесят тысяч резервистов. Это правда?