Семья Тибо, том 1
Шрифт:
Тогда она повернулась, чтобы его руке удобнее было скользить под ее платьем по ничем не стесненному телу.
— Помолимся вместе за матушку Фрюлинг, — пробормотала она.
Он и не подумал улыбнуться; он сам был готов поверить, что творит молитву, — такая истовость была в его ласках.
Вдруг она вырвалась с каким-то стоном; он подумал было, что задел ее больной палец, что она убегает. Но она только шагнула, чтобы погасить свет, и вернулась к нему. Он услышал, как она шепчет ему в ухо "Liebling", как скользят ее губы в поисках его губ, как ее пальцы лихорадочно шарят по его одежде…
Его разбудил новый раскат грома; дождь барабанил по каменным плитам двора. Лизбет… Где же она? Непроглядная ночь. Жак лежал один на помятом диване. Он хотел было встать, пойти на поиски Лизбет; он даже чуть приподнялся на локте; но, не в силах бороться со сном, повалился опять на подушки.
Когда
Сперва он увидел на столе чайник, потом свою куртку, валявшуюся на полу. Тогда он все вспомнил и встал. И его охватило неодолимое желание сбросить с себя остатки одежды, вымыть влажное тело. Прохладная вода в тазу навела на мысль о крещении. Весь еще мокрый, он принялся расхаживать по комнате, выгибая поясницу, ощупывая сильные ноги, свежую после омовения кожу, — и совершенно забыв обо всем том постыдном, о чем могло бы напомнить ему это любование собственной наготой. Зеркало показало ему гибкого юношу, и впервые за много времени он, ничуть не смущаясь, стал разглядывать особенности своего телосложения. Вспомнив о былых своих грехопадениях, он даже пожал плечами и снисходительно улыбнулся. "Мальчишечьи глупости", подумал он; эта тема представилась ему окончательно исчерпанной, словно силы, долгое время никем не признанные, бродившие где-то стороной, обрели наконец свой истинный путь. Он не углублялся в размышления о том, что произошло этой ночью, он даже не думал о Лизбет, — он просто чувствовал радость в сердце, чувствовал, что очистился душой и телом. Не то, чтобы он открыл для себя нечто новое; скорее, он снова обрел былую уравновешенность; так человек, выздоравливающий после тяжелой болезни, радуется, но нисколько не удивляется возвращению сил.
Все еще голый, он прокрался в прихожую и приоткрыл входную дверь. Ему показалось, что снова, как накануне вечером, он видит в сумраке швейцарской коленопреклоненную фигурку Лизбет под траурною вуалью. Какие-то люди стояли на приставных лестницах и обтягивали черной материей парадную дверь. Он вспомнил, что похороны назначены на девять, и стал поспешно одеваться, собираясь точно на праздник. В это утро всякая деятельность доставляла ему радость.
Он заканчивал прибирать свою комнату, когда г-н Тибо, специально прибывший из Мезон-Лаффита, зашел за ним.
Он шагал за гробом рядом с отцом. В церкви он шел в процессии вместе со всеми, вместе со всеми этими людьми, которые ничего не знали, и пожал руку Лизбет без особого волнения, даже с чувством некоторого дружеского превосходства.
Весь день в швейцарской было пусто. Жак с минуты на минуту ожидал возвращения Лизбет, не отдавая себе отчета, какое желание таится под его нетерпением.
В четыре часа в дверь позвонили, он кинулся открывать; это был учитель латыни! Жак совсем забыл, что сегодня урок.
Он рассеянно слушал комментарии к Горацию, как вдруг опять позвонили. На этот раз она. Еще с порога она заметила открытую дверь в комнату Жака, спину учителя над столом. Несколько секунд они стояли лицом к лицу и вопросительно глядели друг на друга. Жак не подозревал, что она пришла с ним проститься, что она шестичасовым поездом едет домой. Она не посмела ничего сказать, только вздрогнула легонько; ресницы у нее затрепетали, она приложила к губам больной палец, придвинулась к Жаку еще ближе и, как будто поезд уже уносил ее навсегда, послала короткий воздушный поцелуй и убежала.
Репетитор вернулся к прерванной фразе:
— "Purpurarum usus" равносильно "purpura qua utuntur" [66] . Вы улавливаете оттенок?
Жак улыбнулся, будто в самом деле уловил оттенок. Он думал о том, что скоро придет Лизбет, ему виделось ее лицо в сумраке прихожей, откинутая вуаль и воздушный поцелуй, который она для него словно оторвала от губ забинтованным пальцем.
— Продолжайте, — сказал учитель.
1921
ПОРА РАСЦВЕТА Перевод Г.Худадовой
66
Обладание пурпурными одеждами… пурпурные одежды, которыми обладают (лат.).
I. Поступление Жака в Эколь Нормаль. — Разговор Антуана с Жаком. Объявление о приеме. Жак, Даниэль и Батенкур на обратном пути из Школы
Братья шагали вдоль решетки Люксембургского сада. Часы на Сенате только что пробили половину пятого.
— У тебя взвинчены нервы, — заметил Антуан — его стала утомлять торопливая походка брата. — Ну и жарища. Наверно, будет гроза.
Жак
— Нервы взвинчены? Да ничуть. Что, не веришь? Я просто удивляюсь своему спокойствию. Вот уже две ночи сплю непробудным сном, да так, что утром еле встаю. Право же, я совсем спокоен. И ты бы мог не ходить. И без того у тебя куча дел. Тем более и Даниэль будет. Ну да, представь себе, нарочно ради этого прикатил из Кабура [67] — только что звонил по телефону узнать, в котором часу будет объявлен список принятых. Да, в этом отношении он прелесть. И Батенкур должен прийти… Сам видишь, в одиночестве я не останусь. — Он вынул часы: — Итак, через полчаса…
67
Кабур — большой морской курорт в департаменте Кальвадос, в Нормандии.
"Как он волнуется, — подумал Антуан, — да и я немного, хотя Фаври уверяет, что его фамилия занесена в списки".
Антуан, как обычно, когда дело касалось его самого, отметал всякое предположение о неудаче. Он посмотрел на младшего брата отеческим взглядом и, сжав губы, стал мурлыкать: "В сердце моем… в сердце моем…"; ах, черт, и привязался же этот мотив — утром его все напевала крошка Ольга. По-моему это Дюпарк [68] . Кстати, как бы она не забыла напомнить Белену о пункции седьмому номеру. "В сердце моем… та-та-та, та-та".
68
Дюпарк Анри (1848–1933) — французский композитор, возродивший мелодический рисунок старинных французских баллад.
"Ну, положим, я принят, но буду ли я искренне, вполне искренне счастлив? Уж наверняка не так, как они", — раздумывал Жак, подразумевая Антуана и отца.
— А знаешь, как все получилось, когда я в последний раз обедал в Мезон-Лаффите, — сказал он, и к этому его побудило одно воспоминание. — Я только что развязался с устными экзаменами, и нервы у меня были измочалены. И вот представь: вдруг Отец — ты эту его манеру знаешь, бросает мне: "Как же нам с тобой быть, если тебя не примут?"
Жак осекся: налетело еще одно воспоминание. Он подумал: "До чего же я сегодня взбудоражен". Усмехнулся и подхватил брата под руку:
— Впрочем, Антуан, удивительно не это, а то, что произошло со мной наутро… Наутро — после того вечера. Мне просто необходимо поделиться с тобой. Я был свободен, и Отец поручил мне вместо него пойти на похороны господина Креспена. Помнишь? Вот тут и произошло нечто непостижимое. Оказалось, явился я слишком рано; полил дождь, я вошел в церковь. Надо сказать, раздражен я был ужасно, — потерял все утро. Однако, сам увидишь, это не объяснение… Словом, вхожу и сажусь в свободном ряду. И тут возле меня устраивается какой-то аббат. Обрати внимание вот на что: свободных мест было много, и все же аббат располагается бок о бок со мной. Совсем молод, конечно, из семинаристов. Такой чистенький, тщательно выбрит, благоухает зубным эликсиром, но меня раздражали его черные перчатки, а особенно зонт старомодный зонтище с черной ручкой… И пахло от него мокрой псиной. Пожалуйста, не смейся, Антуан. Вот увидишь, что будет дальше. Я все думал об этом священнике и ни о ком другом думать не мог. Он внимал богослужению, шевеля губами, вперив глаза в старый молитвенник. Ну что ж. Пусть так. Но при вознесении даров он не встал на колени на скамеечку — это еще было бы простительно, — а распростерся ниц прямо на полу на голых плитах. А я взял и остался стоять. Вот он поднимается с полу, замечает меня, встречается со мной взглядом, — быть может, он учуял в моей манере держаться что-то вызывающее? Словом, я подметил, как на его лице появилось строгое, осуждающее выражение, как он завел глаза, — и до того все это было ханжески напыщенно, до того все это раздражало… что я… как мне только взбрело это на ум — до сих пор не пойму. Я выхватил из кармана визитную карточку, впопыхах наискось написал несколько слов и протянул ее аббату. (Все это было неправдой. Жак просто сейчас вообразил, будто способен на такую выходку. Отчего он лгал?) Он с важностью вскинул голову, как видно, колебался, и мне пришлось… ну да, пришлось вложить карточку ему в руку! Он взглянул на нее, потом уставился на меня как ошалелый, сунул шляпу под мышку, как-то украдкой взял свой огромный старомодный зонт и без оглядки бросился бежать… ну да, бежать… Будто рядом с ним одержимый… Да и мне, ей-богу, невмоготу там было оставаться, я просто задыхался от злости! И ушел, так и не дождавшись похоронного кортежа.