Семья Тибо (Том 2)
Шрифт:
Официант взял миску, одно мгновение смотрел на похлебку, затем послушно отправился на кухню. Но прежде чем уйти, он на секунду поднял глаза, и взгляд Антуана встретился с его ускользающим взглядом.
Когда они остались одни, Антуан сказал ей с упреком:
– Дорогая, не находите ли вы, что господин Феллоу, пожалуй, слишком уж разборчив?..
– Этот официант просто идиот!
– прервала его разгневанная Анна.
– Вы видели? Он точно остолбенел перед миской.
Антуан тихо сказал:
– Он, может быть, думал, что в эту самую минуту где-нибудь в предместье, в каком-нибудь убогом чулане, его жена и ребятишки сидят за столом перед...
Горячая
– Милый Тони, вы правы; это ужасно - то, что вы говорите... Но ведь вы же не хотите, чтобы Феллоу заболел?
– Казалось, она действительно растерялась.
– Ну вот, теперь вам смешно! Слушайте, Тони, этому бедному малому надо дать на чай... Ему особо... И побольше... От Феллоу...
Несколько секунд она сидела в задумчивости, затем вдруг сказала:
– Представьте себе, мой брат тоже начал с того, что был официантом в ресторане... Да, официантом в одной венсенской закусочной.
– Я не знал, что у вас есть брат, - заметил Антуан. (Интонация и мимика его, казалось, говорили: "Впрочем, я вообще о вас так мало знаю...")
– О, он далеко... Если еще жив... Он поступил в колониальные войска и уехал в Индокитай... Надо полагать, он там устроился. Я ни разу не получила от него известий...
– Постепенно она снижала тон. На минорных нотах голос ее всегда был особенно волнующим. Она добавила еще: - Как глупо! Ведь я же отлично могла ему помочь.
– И затем умолкла.
– Так что же?
– снова начал Антуан после нескольких секунд молчания. Он умер, когда вас не было рядом?
– Кто?
– спросила она, и ее ресницы дрогнули. Эта настойчивость удивляла ее. И все же она испытывала удовлетворение оттого, что внимание Антуана было так поглощено ею. И вдруг, совершенно неожиданно, она принялась смеяться каким-то легким и искренним смехом.
– Представь себе, глупее всего то, что меня обвиняли в поступках, которых я не совершала и которые у меня, может быть, никогда не хватило бы мужества совершить, и никто не узнал того, в чем я действительно виновата. Тебе я скажу все: я опасалась завещания, которое мог составить Гупийо; и вот в течение тех двух лет, когда он был в состоянии совершенной расслабленности, я, пользуясь доверенностью, которую мне удалось от него выманить с помощью одного нотариуса из Бовэ, самым спокойным образом присвоила себе значительную часть его состояния. Впрочем, зря, потому что завещание было составлено целиком в мою пользу. Гюгета получила только свою законную часть... Но я полагала, что после семи лет сплошного ада я имею право сама взять все, что захочу.
– Перестав смеяться, она добавила с нежностью в голосе: - И ты, мой Тони, первый, кому я это рассказываю.
Внезапно она вздрогнула.
– Ты озябла?
– спросил Антуан, ища глазами ее манто.
Ночь становилась прохладной, было уже поздно.
– Нет, пить хочется, - сказала она, протягивая свой бокал к ведерку с шампанским. Она жадно выпила вино, которое он ей налил, снова зажгла одну из своих едких папиросок и встала, чтобы накинуть на плечи манто. Усаживаясь на место, она подвинула кресло так, чтобы быть совсем близко к Антуану.
– Слышишь?
– сказала она.
Ночные бабочки порхали вокруг фонариков и ударялись о полотно тента. Оркестр замолк... В закрытом помещении ресторана большая часть окон погасла.
– Здесь хорошо, но я знаю одно место, где было бы еще лучше...
– снова заговорила она, и взгляд ее был полон обещаний.
Он не отвечал, и она схватила его руку, положила ее на скатерть ладонью вверх. Он подумал, что она хочет ему гадать.
–
– Ну и глупый же ты!
– бросила она ему, смеясь и не выпуская его руки.
– Вот чего я хочу...
Она внезапно приникла к его ладони, впилась в нее губами и на минуту замерла без движения.
Он свободной рукой ласкал ее склоненный затылок, мысленно сравнивая ее слепую страсть к нему с тем спокойным и размеренным чувством, которое сам он питал к ней.
И тут, словно угадав, о чем он думает, Анна слегка приподняла голову:
– Я не прошу, чтобы ты любил меня, как я тебя люблю, я только прошу, чтобы ты позволил мне любить тебя...
– Возвращение Жака в Женеву
Собираясь выйти из дому, Ванхеде, как всегда по утрам, готовил себе на керосинке кофе, когда Жак, даже не зайдя к себе в комнату, чтобы оставить там вещи, постучался у его двери.
– Что нового в Женеве?
– весело спросил он, бросая на пол свой саквояж.
Из глубины комнаты альбинос щурил глаза навстречу гостю, которого узнал по голосу.
– Боти! Уже вернулись?
– И он подошел к Жаку, протягивая ему свои детские ручки.
– Выглядите хорошо, - сказал он, пристально разглядывая путешественника.
– Да, - признал Жак.
– Все в порядке!
Это была правда. Против всякого ожидания, ночь в дороге он провел более чем хорошо, она даровала ему подлинное избавление. Он был один в купе, смог улечься и почти тотчас же уснул; проснулся он только в Кюлозе, отдохнувший, полный сил, даже в каком-то блаженном состоянии, словно от чего-то освобожденный. Стоя у окна и вдыхая полной грудью утренний воздух, он смотрел, как первые лучи солнца рассеивают в глубине долин последние клочья ваты, оставленные ночью, и размышлял о себе, стараясь понять, откуда взялась внутренняя радость, которая преисполняла его в это утро. "Конечно, - сказал он самому себе, - довольно путаться в хаосе идей и доктрин. Наконец-то открывается ясная цель: активная борьба против войны!" Да, пробил час испытаний, и именно теперь все должно было решиться. Но когда Жак подводил итог своим парижским впечатлениям, твердая позиция, занятая французскими социалистами, согласие между вождями, достигнутое благодаря влиянию Жореса и поддерживаемое его боевым оптимизмом, единство, намечавшееся в действиях профессиональных союзов и партий, - все это укрепляло его веру в непобедимую мощь Интернационала.
– Садитесь сюда, - сказал Ванхеде, оправляя простыни на неприбранной постели. (Он так и не мог решиться говорить Жаку "ты".)
– Разделим по-братски мой кофе... Ну что, все сошло хорошо? Рассказывайте. Что там обо всем этом говорят?
– В Париже? Как тебе сказать... Публика вообще ничего не знает, никто ни о чем не беспокоится. Просто поразительно: газеты занимаются только процессом Кайо, триумфальным путешествием господина Пуанкаре - и каникулами!.. Впрочем, говорят, французской прессе было рекомендовано не привлекать внимания к балканским делам, чтобы не затруднять работы дипломатов... Но в партии волнение ужасное! И, ей-богу же, работают здорово! Идея всеобщей забастовки вновь отчетливо выдвигается на первый план. Это будет французская платформа на Венском конгрессе. Конечно, весь вопрос в том, какую позицию займут социал-демократы: в принципе они согласны на новое обсуждение вопроса. Но...