Семья Зитаров. Том 1
Шрифт:
Снежные вихри кружатся над Тирельским болотам и дюнами у реки Лиелупе. Все скрыла белая пелена: дороги, сосенки, окопы, изгороди из колючей проволоки. Тонут в сугробах землянки стрелков, окна занесены снегом. Из труб вылетают искры, их подхватывают снежные вихри, и они, медленно тая, исчезают в воздухе.
В землянках, на скамейках и по краям нар, дремлют стрелки. Одетые, в полном боевом снаряжении, готовые к битве. В дверные щели врывается ветер, вдувает в землянку белые косицы снега. Но посреди землянки стоит раскаленная добела печурка. Так приятно сидеть под крышей в тепле, когда
Дремлют кругом увешанные связками ручных гранат молодые солдаты, стиснув в руках стволы винтовок. Откуда-то из дальнего угла доносится здоровый храп. Кто-то во сне бормочет, смеется; вот кто-то, расправляя затекшую ногу, потихоньку ругается. Молодой рижанин пишет письмо, мусоля во рту химический карандаш, и на его губах расплываются фиолетовые пятна.
Ссутулившись, медленно расхаживает между рядами нар дневальный. Ему тоже хочется спать. Хорошо бы уснуть, но нельзя: надо следить за печуркой, будить товарищей и ждать, когда придет третий час. Сонно дышат стрелки, в печурке потрескивают дрова, а над болотной трясиной завывает вьюга.
Дневальный вытаскивает табакерку и сворачивает цигарку. Скрипя, открывается дверь, и метель швыряет в землянку снег. Следом входит командир роты, шинель и папаха облеплены снегом. Дневальный, спрятав цигарку в кулак и приосанившись, собирается подойти с рапортом. Карл Зитар предупреждает его жестом: «Отставить!»
Он тихо проходит между столами и нарами, всматривается в спящих стрелков, затем глядит на часы: «Еще два часа…» Кое-кто из стрелков просыпается и, узнав командира роты, вскакивает, Карл опять делает знак рукой и тихо произносит:
— Спите, спите, ребята! Еще есть время.
Потом он закуривает папиросу и в раздумье стоит некоторое время, глядя на закопченную бутылку, служившую лампой. «Скр… скр…» — скребется под нарами мышь. Около двери, на старом вещевом мешке, чешется Франц-Иосиф; по временам слышится клацанье его зубов. Когда Карл направляется к двери, пес радостно бежит ему навстречу, зевает и, потягиваясь, выбрасывает далеко вперед передние лапы.
Молодой командир обходит взводы, наблюдает их последний отдых. Может быть, он предшествует более длительному и глубокому сну, который ждет многих в холодных снежных равнинах. «Спите, милые, спите…»
Возвращаясь в землянку, он видит, как саперы отправляются перерезать колючую проволоку. Началась горячая страда. Военный кулак сжался для удара. Еще два часа, и он обрушится на спящего противника. Беззвучно, словно белые привидения, уходят в темноту саперы в белых маскировочных халатах делать ходы, открывать ворота в проволочных заграждениях для наступающих полков. И опять пусто в истерзанном взрывами снарядов сосняке, только слышится вой бурана да, посвистывая, вьется над землянками снег.
…Вытянувшись темными рядами домов, спит на песчаных холмах тихий Милгравис. В окнах — ни огонька, пустынны узкие улочки. Над замерзшей Даугавой бушует непогода, она заваливает непроходимыми сугробами дороги, засыпает
Янка, накинув пальто, выходит во двор. Глаза слепит снежная пыль, от ветра захватывает дыхание, и кажется, что над головой свистят тысячи гигантских кнутов. В такие ночи даже зверь не находит тропы, гибнут суда, замерзают заблудившиеся в поле путники. Янка думает о брате. Там, на западе, стоит он на краю болота, увязнув в снегу. И нет у него приюта, некуда укрыться от метели, долг обязывает его стоять на сторожевом посту.
Вздрогнув, Янка возвращается в комнату и забирается под одеяло, но заснуть уже не может. Мысли его уносятся далеко. Они блуждают у Лиелупских дюн и в Тирельских болотах, и временами сквозь завывания пурги ему слышится гул жарких сражений, сотрясающий землю, грохот пушек и свист пуль, летящих над головой.
Это на самом деле необычная ночь!
…В два часа ночи капитан Зитар просыпается от звонка будильника. Надо вставать, запрягать лошадь и ехать в Милгравис за Янкой. Мешок с сеном и торбочка с овсом еще с вечера приготовлены и лежат в санях.
— Не лучше ли тебе, Андрей, дождаться утра? — говорит Альвина, вышедшая во двор проводить мужа. — Куда ты в такую погоду поедешь! Ад кромешный!
— Ничего, в лесу потише будет, — отвечает капитан, надевая на лошадь сбрую. В длинной овчинной шубе, в фетровых бурках и заячьем треухе со спущенными ушами — в таком виде он смело может пускаться в путь. Но как неистово сегодня ветер раскачивает сосны на дюнах, низко склоняя их макушки, и с визгом крутит песчаную поземку по гладко выметенным пригоркам! А за дюнами клокочет море, гонит волны к берегу, и вода поднимается все выше и выше. Сильный порыв ветра подхватывает сидевшую на суку ворону, и птица не в силах бороться со стихией.
— Бог знает, где сейчас Карл, — вздыхает Альвина, зябко кутаясь в платок. — Может быть, дрогнет, как собачонка, на морозе…
— Что Карлу сделается, он на суше, — отвечает капитан. — А вот каково Ингусу, если он сейчас на море? А что он на море, я в этом уверен, — на рождество всегда так получается.
Капитан усаживается в сани, укрывает ноги и трогает лошадь.
— Альвина, ты бы разбудила Эрнеста, — говорит он, отъезжая. — Пусть сходит, проверит лодки на берегу.
И сразу вьюга заметает все следы. Сани скользят по сугробам, и лицо капитана обжигает ледяной ветер. Хочется курить, но разве в такую погоду закуришь? Ветер раздует весь табак. «Парни вы, мои парни… — думает Андрей Зитар. — Где-то вы сейчас?..»
Ему пришлось испытать и снежные бури, и южные штормы; он водил судно в любую погоду, привык ко всему, но в эту ночь и ему как-то не по себе: уж очень зловеще шумит лес, и, словно грозные призраки, несутся снеговые облака с востока на запад, а может быть, и наоборот. Кто его разберет в этот темный предутренний час! «Парни, мои парни…»