Семья
Шрифт:
...Яростную дробь выбивают молотки: идет вырубка ниши в нижней части лавы для комбайна. Работают в калачевской бригаде торопливо, с нетерпением, хочется-таки увидеть поскорее, как начнет рубить уголь эта странная машина-комбайн.
Петр Григорьевич в десятый раз осматривает, ощупывает каждый винтик машины, ему все кажется, что где-то что-то не проверил и это обязательно вызовет остановку. Комлев волнуется, это видят все: и Калачев, и Лысиков, и подошедший Тачинский. Нетерпеливое волненье охватывает постепенно и их: как пойдет машина? Это интересно и важно для каждого из присутствующих. Калачеву хочется, чтобы комбайн пошел хорошо потому, что лучше, если машина
Более сложные мотивы имеет желание Тачинского. Машина внедряется только благодаря ему, Худорев здесь никакого влияния не оказал, это знает даже Комлев. Нужно только обойти молчанием имя Худорева, и более умные — а они в тресте есть — поймут, что молодой инженер Тачинский самостоятельно решает узловые вопросы производственной жизни шахты.
— Ох, не дай бог завалиться, — вздохнул рядом Лысиков. — Это же такое дело — комбайн...
Тачинский усмехнулся: «Ну, ты-то, если завалишься, так не велика беда», — но Лысикову ничего не сказал, а подошел к Комлеву.
— Не подведешь, Петр Григорьевич?
Тот потянулся было рукой в карман, к папиросам, как всегда бывало в затруднительные моменты, но, вспомнив, что курить в лаве нельзя, тихо сказал:
— А кто его знает... Вот, — он погладил железо машины, — теперь начальница. Как пойдет она.
— Постараться надо, — кивнул Тачинский, и в это время Калачев крикнул:
— Готово, Петр Григорьевич! Начинайте!
Захлебнувшись, смолк перестук запоздало выключенного отбойного молотка. Тихо, очень тихо стало в лаве, и это еще сильнее подняло нервное напряженье: все вмиг отчетливо уяснили — сейчас очередь за комбайном. Петр Григорьевич почему-то с неприязнью посмотрел на Тачинского, словно присутствие главного инженера больше всего нервировало его, и положил руку на контроллер. Гуденье мощного электромотора, железные лязги, туго натянулся канат — и комбайн пополз к нише. Это не имело никакого значения для испытания, но все почему-то облегченно вздохнули. Лишь минуту спустя, когда огромный бар агрегата был заведен в нишу и Петр Григорьевич дал холостой ход, словно оттягивая время, и Лысиков, и Калачев вместе с бригадой, и Тачинский, да и сам Комлев одно и то же подумали: «А ведь вот когда начинается главное-то».
Да, главное было впереди...
Холодно поблескивает плотная, спрессованная в крепкий пласт двухметровая угольная стена. Еще вчера ее рушили в два приема: врубмашиной и отбойными молотками. А сегодня, вот в этот миг, люди начинают осуществлять свое дерзкое и замечательное желанье: машина должна не только подрубать пласт, но и грузить отбитый уголь на конвейер. Вот стоит в сторонке объемистая горняцкая лопата, а в других лавах в этот момент такие лопаты в десятках рук: взмах — и несколько килограммов брошены на рештак, еще взмах, еще и еще... За смену более десяти тысяч килограммов угля перебросит каждый навалоотбойщик! Но это — в других лавах... Здесь же...
С огромной скоростью несется по овальному кругу зубчатая цепь. Штанга крушит глыбы, гулко позвякивает корпус грузчика. Потек, поплыл покорной струей уголь на конвейер. А там, поодаль, с самого начала смены ожидают груз небольшие шахтные вагончики.
— Пошло! — радостно сверкнул глазами Лысиков. — Калачев! Ставь ребят, чтобы верхнюю пачку отбивали.
«Кажется, и действительно пошло, — со сдержанной радостью подумал Тачинский. — Посмотрим, что дальше будет».
Почти до обеда Марк Александрович находился в лаве, где испытывали комбайн. Главный инженер быстро и решительно отдавал приказания при малейших заминках: едва машина остановилась из-за опасного отставания в креплении, он вызвал из соседней лавы на помощь уставшим, потным калачевцам еще группу горняков; не успевала увеличенная бригада снимать верхнюю пачку угля за комбайном — в лаве появились проходчики. И хотя Комлев теперь часто останавливался, ожидая, когда заберут верхний слой пласта и закрепят выработки, все же работа шла споро. К обеду «накачали» более двухсот тонн угля — вдвое больше, чем давали за сутки бригады Касимова и Калачева,
— Ну, командуй, — сказал, наконец, Тачинский Лысикову и пошел на-гора. А сам уже чувствовал, что с комбайном придется изрядно повозиться: авралом, штурмом, как сегодня, дела не наладишь. И все же, придя в кабинет, связался с заместителем управляющего трестом Корниенко:
— Знаете, Василий Васильевич, я комбайн сегодня в работу пустил. Неплохо пока что получается.
— Комбайн? Пора... пора... — отозвался далекий голос Корниенко.
— Я считаю, что в наших лавах при достаточно хорошей организации труда можно пустить комбайн, — делая отчетливый упор на «я», заговорил Тачинский, но Корниенко перебил его:
— Хорошо, хорошо. Неплохое это дело, если... все там у вас складывается хорошо. С Худоревым посоветуйтесь, обмозгуйте все, напишите управляющему, можем еще машину выделить. На других-то шахтах не очень с комбайнами получается. Кстати, мне Анатолия Федоровича видеть надо, передай, пусть приезжает, а заодно и о комбайне с ним поговорим. Все у тебя?
Тачинский едва не заскрипел зубами от злости и бросил телефонную трубку.
«Вот оно как! Худореву... авторитет должен я зарабатывать?! Дудки, Анатолий свет Федорович! Каштаны из огня чужими руками и я не прочь. Хм... Худореву...»
Но о желании Корниенко видеть Худорева сообщил начальнику шахты, заранее зная, что ему, Тачинскому, эта поездка не принесет ничего хорошего. Корниенко, конечно, передаст о телефонном разговоре, сообщит и о просьбе Тачинского прислать на шахту еще несколько комбайнов, и Худорев взбеленится.
Так оно и получилось. После поездки начальник шахты зашел к Тачинскому.
— Слушай-ка, Марк Александрович, — с притворным миролюбием бросил он. — Уж не собираешься ли ты открывать в Ельном курсы комбайнеров? — морщинистые мешочки под глазами Худорева нервно подрагивали: он явно сдерживал раздражение. — Солить что ли нам эти машины? Я... просто не знаю, к чему ты это все затеял...
В этот момент Тачинский еще мог пойти на мировую, отказавшись от своих слов, высказанных Корниенко: взбрело-де в голову, сам не знаю что... Марк Александрович прекрасно знал об этом, знал, что все можно легко замять шуткой, но мысль о том, что тогда Корниенко подумает, что главный инженер ельнинской шахты просто беспомощен и легкомысленно принимает решения, заставила Тачинского сказать:
— Комбайнами вполне возможно у нас работать. Нужно лишь быть нам порасторопнее.
— По-твоему, мы не очень расторопны? — вспыхнул уязвленный Худорев, недобро блеснув глазами. — Рановато, Марк Александрович, за другими замечать стали. Очень рановато. А если чувствуете в себе этакое... богатырское, то пишите, обоснуйте свое мнение Корниенке, что вы — за комбайны. Эту, так сказать, мотивировочку подведите. Вот так,