Семья
Шрифт:
Валентин хмуро покачал головой:
— Нет, Ефим. Я уезжаю сейчас же... — и, вставая, уже твердо сказал: — Да, уезжаю! Это самое лучшее...
Теперь опешил Ефим.
— Уезжаешь?! — изумленно зашептал он. — Но... но как же так?
Как же он не подумал, что Валентин вправе сделать это в любую минуту?
Ефим вдруг рассердился:
— Не пущу! Так друзья не делают!
— Нет, Ефим! Решено, и точка! — повеселел Астанин, находя необъяснимое удовольствие в мысли, что Ефим и все, что с ним связано, уже отходят в прошлое,
—
— А куда же ты поедешь? — мрачно, с явной неприязнью спросил Ефим.
Куда? Этого Валентин не решил. Но уж, во всяком случае, не мимо Шахтинска, где жила она, не знакомая еще Галинка.
В Шахтинске Валентин быстро отыскал нужную улицу. А вот и дом, где живет Галина. Тревожно, взволнованно бьется сердце. В голове моментально проносятся самые разные предположения о близкой встрече: одни — радостные, другие — беспокойные.
Круто повернувшись, Валентин уходит от дома и, теперь уже бесцельно, шагает по улице, не обращая внимания на неосторожные толчки торопливых прохожих.
«Что ж, вот я и здесь, в ее городе, — рассеянно посматривая вокруг, думает он. — Она, пожалуй, сейчас в школе. Может, вот это и есть ее школа?» Он останавливается, наблюдая, как из дверей огромного двухэтажного здания с криком и смехом вывалилась и стала растекаться в разные стороны шумная гурьба малышек. «Нет, она писала, что ее школа на окраине города», — вспомнил Валентин и, почему-то облегченно вздохнув, пошел дальше.
Лишь к вечеру, когда на зимние сумеречные улицы из окон зданий упал электрический свет, Валентин снова подошел к уже знакомому дому, решив, что Галина вернулась из школы.
И действительно, Галина пришла домой еще засветло, а сейчас, включив свет, проверяла ученические тетради. Работа требовала полного внимания, но в мыслях нет-нет да и промелькнут слова матери, которая, уходя в школу, будто мимоходом сообщила:
— Какой-то военный днем долго стоял у нашего дома. Не Валентин ли?
Галина смущенно промолчала, склонившись над тетрадью, но в душе была благодарна матери, что та разделяет ее беспокойство.
Нина Павловна ушла. Галина не раз тревожно подходила к окну, разглядывая с высоты второго этажа прохожих, но из военных никто не останавливался у дома. Больше месяца не пишет Валентин, и это молчание неожиданно: последние полгода письма от него приходили через два-три дня. Что же теперь случилось?
Услышав на лестнице твердые шаги, Галина замерла, затем тихо подошла к двери. Робкий стук показался ей удивительно громким и отчетливым...
Валентин притворил за собою дверь, поставил чемодан и мгновенно охватил взглядом стоящую перед ним девушку. «Вот она какая в жизни, сестра моего командира! Может быть, и не она это, не Галинка?» И не заметил, что назвал ее так, как шесть лет назад называл старший лейтенант
Почти полгода стрелок-радист Валентин Астанин служил в экипаже старшего лейтенанта Жарченко. Они не только вместе летали. Жарченко всюду проявлял о нем братскую заботу, и Валентин не мог не оценить этого. Они сдружились так близко, что даже письма читали вместе.
Александр Васильевич письма получал часто. В одном из них сестренка Галя прислала ему фотографию.
— Пять лет уже не виделись, совсем взрослая Галинка стала, — вздохнул он, передавая фото Валентину. — Я ведь еще до войны начал службу... Двенадцать лет ей было, когда ушел.
С фотографии на Валентина глянула темноглазая девушка. Пушистые волосы заплетены в толстые косы. Джемпер, обтянувший ее маленькую грудь, делал Галинку очень похожей на девочку.
— Хорошая сестренка у вас... — сказал Валентин.
— Понравилась? — обрадовался Александр Васильевич и посмотрел на Валентина таким взглядом, что тот смущенно отвернулся.
— Кончится война — поедем к нам... — ласково положил ему руку на плечо старший лейтенант. — Хорошо у нас в Свердловской области, эх, как хорошо, Валентин!
Он растянулся на весенней траве и замолчал, видимо, вспоминая родные места.
А через несколько дней, вероятно, в те часы, когда наши войска ворвались в Берлин, старший лейтенант Жарченко был убит самым глупым для летчика образом: при возвращении на грузовой машине из штаба полка.
Трудно было Валентину писать первое письмо в семью Жарченко: нелегко сообщать родным, что человек, которого они ждут, уже никогда не переступит порог родного дома. Валентин не надеялся на ответ, но Галина написала. Он ответил ей, и так завязалась переписка. Валентин знал, что ей больно писать ему, и попросил не отвечать на очередное письмо, хотя понимал, что этим разрубает единственную связь с родными погибшего друга. Но Галина запротестовала, она не могла потерять из виду человека, который как-то связывал их семью с Александром, знал так много о фронтовой жизни брата.
Шло время, война кончилась, вернулись в семьи уцелевшие воины, а те семьи, куда они не вернулись, еще раз оплакали свое горе — может быть, еще горше, чем при получении похоронной. А время двигалось вперед и вперед, и Валентин, служивший в армии, даже не заметил, что в одном из послевоенных писем он ни слова не сказал об Александре Васильевиче, а в одном из писем Галины не было вопроса о нем. Видно, такова уж жизнь: гибель одного человека послужила сближению двух других.
Конечно, они еще ничего не решили для себя, но письма день ото дня становились доверительнее, теплее, пока, наконец, обоим не стало ясно: в этой переписке — их дальнейшая судьба. Но и Галина, и Валентин не высказывали этого в письмах открыто и прямо, и тем нетерпеливее было ожидание решительной встречи.