Сень

Номен Квинтус

— Товарищ полковник, для вас у партии и правительства есть срочное боевое задание.

— Какое на хрен задание, да еще боевое? Я в декрете! У меня дочке шесть месяцев еще не исполнилось!

— Партия и правительство все понимают. Но это задание кроме вас никто выполнить не сможет.

— Это почему? Я все-таки даже не лучший пилот транспортной авиации, меня любой летчик заменить сможет. Ну, почти любой.

— Нет, не сможет. Вам нужно будет изобразить пилота самолета…

— Что значит «изобразить»?

— А то и значит. Фея отправляется на Олимпиаду, но

никто в мире… то есть почти никто, кроме четырех человек в правительстве, включая меня, и теперь вас, не знает, что отправляется именно Фея. Она сама самолет поведет, но даже об этом никто знать не должен. Поэтому на борту должен быть пилот… которому она полностью доверяет. А Смолянинова — она сейчас глубоко беременна, ее не то что за штурвал сажать, даже в воздух поднимать нельзя. А вы — вы ее как бы доставите в Хельсинки, вечером с ней же вернетесь в Ленинград, и если хотите, то домой вас лично верну. Так что дочка без вас всего полтора суток пробудет… я, между прочим, даже кормилицу для нее привез.

— Ну, если Фея… ладно, где эта кормилица?

Поддалась на уговоры маршала — а теперь в левом кресле сидела какая-то дылда то ли бурятской, то ли казахской внешности. По крайней мере глаза раскосые и узкие, а морда широкая… правда волосы и брови цвета ржаной соломы, да и самолетом она управляла уверенно. Очень уверенно, а когда она посадила самолет на новеньком аэродроме возле Хельсинки, Ирину прорвало:

— Вот если бы я не сидела в правом кресле когда ты садишься, то в жисть бы не поверила, что люди там измениться внешне могут.

— Ну да, а когда я за полгода вымахала на двадцать семь сантиметров, это было в порядке вещей. Эх, Ирочка, я к тебе еще через месяц после Олимпиады специально приеду, вот тогда ты на самом делен удивишься.

— Это почему?

— Потому что я и на морду стану прежней, и рост вот на столько уменьшу. Возможности человеческого организма, знаешь ли, практически безграничны, надо только уметь ими пользоваться. Хотя это и непросто, все же скинуть не только восемнадцать килограмм, а еще и росту пятнадцать сантиметров…

— А меня научишь? А то я после родов на двенадцать кило поправилась, мне бы обратно… а то вся одежда мала стала.

— И тебя починю, только придется немного подождать. Месяца три… точнее, как кормить закончишь, так и вернем тебе твой прекрасный стройный облик.

— А зачем ты себя так изуродовала?

— Ты там в Молотовске совсем нюх потеряла? Ладно, вон, я вижу, уже посольская машина стоит ждет. Заруливай на стоянку, на стадион поедем. Билет на открытие для тебя у нас есть, на гостевую трибуну. Только ты там особо восторг не выражай, воспринимай все увиденное как должное. Там тебя будет одна девушка отдельно обслуживать, Светлана Голованова.

­– Голованова?

— Ну да. Александр Евгеньевич попросил дочкам Олимпиаду показать, вот я старших в обслугу команды и записала. Младшие с мамой просто так приехали, а Слава мал еще, дома с бабушкой остался.

— А ты здесь кем будешь?

— Пострелять приехала.

— Ну да, стреляешь ты неплохо. Только, боюсь, посмотреть мне на тебя не придется: мне

с молоком что-то нужно будет делать.

— Не нужно, ты уже все, что требуется, выпила и на твоей ферме перерыв. Но домой вернешься снова дойной коровкой, так что не волнуйся, дочку твою с прокормом не обездолим.

— С вами, врачами, не соскучишься… А насчет восторга — ты опять что-то придумала?

— Ну нужно ведь демонстрировать успехи советского спорта. Однако директору закрытого института светиться категорически не рекомендуется…

— Это я и так понимаю.

— А еще пойми, что у нас в СССР такой спорт — дело обыкновенное, мы вообще всегда так делаем.

— Как — так?

— Увидишь…

Ранним утром девятнадцатого июля диспетчеры новенького олимпийского аэропорта Сеутула скучали: все, кто хотел попасть на открытие Олимпиады, прилетели еще вчера, а остальные приготовились смотреть церемонию по телевизору и никуда лететь пока не собирались. Правда, русские один рейс в Хельсинки направили, наверное, с кем-то очень важным: даже русский посол в такую рань уже стоял в зале прилетов, ожидая прибытия борта. Тоже не самого обычного: в расписании был указан самолет «МАИ-Курьер» — а такого самолета в Финляндии никто никогда не видел.

— Скоро увидим, — сообщил товарищам по несчастью наблюдатель, сидящий за радаром, — он уже на глиссаду заходит. Правда пилот — точно какой-то псих, у него скорость все еще свыше шестисот, да и забирает он прилично выше глиссады… нет, похоже не очень опытный, просто промахнулся. Вон он, смотрите. Просит заход на второй круг?

Но то, что случилось сразу после этого, сначала перепугало всех, сидящих на вышке: самолет внезапно чуть ли не остановился в воздухе и практически упал на посадочную полосу. Но не разбился, а сел нормально и спокойно порулил на стоянку.

— Все, аэропорт закрыт до часу дня, — сообщил главный диспетчер. — Можем спуститься и поприветствовать русского аса. Он заслуживает нашего уважения по крайней мере как лучший пилот, когда-либо прилетавший к нам.

Ну а когда две вышедшие из самолета фигурки подошли в двери зала прилета, все диспетчера удивились еще сильнее, чем при посадке: в Сеутулу прилетели две женщины. Одна в форме пилота Аэрофлота, а другая — какая-то несуразная, высокая и сутулая, в двумя большими сумками в руках. Не очень-то и обычными сумками, как чуть позже пояснил парень из таможни: в них лежали две винтовки и два пистолета.

— Это прилетела последняя русская спортсменка, стрелок. Она из Сибири добиралась, а там погода была нелетная, так что едва успела. Хорошо, что русский посол захватил специальное разрешение на провоз оружия за подписью самого президента…

— Почему это хорошо? — спросил кто-то из персонала аэропорта.

— Потому что мне пришлось бы ее задержать и я опоздал бы на открытие. А так у меня еще сорок минут, и если я пристроюсь за посольской машиной…

Остальные лишь завистливо вздохнули: у них была возможность лишь по телевизору на открытие Олимпиады поглядеть. Но они еще не знали, что им это так повезло…